И здѣсь, въ этой темницѣ, у которой мало тайнъ, чтобы ихъ разоблачить, пронеслись дни и недѣли и мѣсяцы; и душа тѣсно слѣдила за каждой улетающей секундой, и безъ усилія запоминала ея полетъ — безъ усилія и безъ цѣли.
Прошелъ годъ. Сознаніе бытія съ каждымъ часомъ становилось мннѣе явственнымъ, и сознаніе простого мѣстонахожденія въ значительной степени заступило его. Идея сущности слилась съ идеей мѣста. Узкое пространство, непосредственно окружавшее то, что было тѣломъ, дѣлалось теперь самымъ тѣломъ. Наконецъ, какъ часто случается со спящимъ (лишь посредствомъ сна и его міра изобразима Смерть) — наконецъ, какъ иногда случается на Землѣ съ тѣмъ, кто охваченъ глубокой дремотой, когда какой-нибудь промелькнувшій свѣтъ наполовину пробудилъ его, но оставилъ его наполовину погруженнымъ въ сны — ко мнѣ, въ тѣсномъ объятіи съ Тѣнью, достигъ тотъ свѣтъ, что одинъ долженъ былъ бы имѣть силу пробуждать — свѣтъ непрерывной Любви. Надъ могилой, гдѣ я лежалъ, погружаясь во тьму, — суетились люди. Они приподняли влажную землю. На мои ветшающія кости опустился гробъ Уны.
И вотъ опять все было пусто. Этотъ облачный свѣтъ погасъ. Этотъ слабый трепетъ, вибраціями, перешелъ въ покой. Одно за другимъ толпою прошли пятилѣтія. Прахъ возвратился къ праху. Для червя больше не было пищи. Чувство бытія, наконецъ, совершенно исчезло, и, замѣняя его, замѣняя все, воцарились господствующіе и безпрерывные — самодержцы, Мѣсто и Время. Для того, что уже не было — для того, что не имѣло формы — для того, что не имѣло мысли — для того, что не имѣло чувства — для того, что было беззвучнымъ, но въ чемъ матерія не участвовала совсѣмъ — для всего этого ничтожества, для всего этого безсмертія, могила была еще домомъ, и разъѣдающіе часы — сотоварищами.