Скажите, хорошая рифма: «ласкаю — уступаю»? (Голос с места: «Плохая».) А вы знаете, что так рифмовал Пушкин? (Голос с места: «Это ничего не значит».) Нет, это очень многое значит. Перечитайте «Брожу ли я вдоль улиц шумных». Там есть четверостишие:
Я не хочу других рифм. Здесь стихотворение идет за счет внутренней энергии, а не за счет «бархатных штучек» необыкновенных рифм.
Учить я не могу, а общаться люблю — это у меня природный дар. Я и с солдатами общаюсь, и с академиками, и неизвестно, кто больше тянется ко мне. Потому что я могу найти в человеке хорошее и плохое и тут же прямо сказать ему об этом. И никто на меня не обижается. Давайте и дальше держаться вместе. В самом деле, для чего мы живем? Для того чтобы нести ответственность за написанное. А после этого уже идти в народ.
О чем я мечтаю в нашем деле? Вам, может быть, покажется напыщенным, если я скажу, что мечтаю о соревновании талантов. В жизни у нас соревнований сколько хотите: то один скоростник обогнал другого, то один сталевар обогнал другого. Я еще помню время, когда Маяковский соревновался с Есениным. А вот когда соревнуются два молодых поэта и каждый пишет, что раньше было плохо, а сейчас хорошо, то это не соревнование талантов. Есть такая восточная поговорка, что если два осла бегут вперегонки, то один из них обязательно придет первым. Я против такого соревнования… Сейчас у нас своя, высокая культура, и будьте добры вносить вклад в нее…
Поверьте, мне так не хочется переходить в ряды тренеров… Мне хочется самому участвовать в беге, в соревновании…
Позвольте пожелать добра всем вам, потому что вы дали мне уверенность, которую я почти начал терять, уверенность в том, что нашу поэзию ожидает большое будущее.
Не могу я погрузить вас в тайну стиха. Могу только подвести вас к этой тайне. Если бы в поэзии не было секрета, то все были бы поэтами и не осталось бы читателей.
Если нет исканий в молодости, то надо заложить ее в ломбард.
Вы ищете. Это хорошо. Восхождение на высоты поэзии напоминает альпинизм — это трудный и медленный подъем.
Добивайтесь, чтобы в ваших стихах текла толчками, пульсом артериальная, а не венозная кровь.
В поэзию нужно входить, как мусульманин в мечеть, предварительно сняв обувь.
Образ — это еще не мысль. Стих — это одушевление образа. Кроме зримой идеи стиха, в нем должны быть зримые люди.
У влюбленной женщины может быть больше чувств, чем у поэта, но он выразит их лучше.
Разница между оптимистом и пессимистом: оптимист говорит: «2×2 = 5» — и радуется; пессимист говорит: «2×2 = 4» — и беспокоится.
Стихи должны обладать инфекционным свойством — заражать читателей.
Слушая стихи о Кремле, мы настораживаемся, потому что плохих и средних стихов о Кремле больше, чем зубцов на его башнях.
Ритм в стихотворении не размер, а темперамент строки.
Обращайте внимание на температуру стиха. Пусть будет хотя бы 37 градусов. Только 40 градусов не надо. Получится бред.
Написав стихотворение, подумайте, с чего начать его.
Прелесть таланта в том, что он делает то, чего я не могу.
В ваших стихах издержки производства. Так и должно быть. Если станок не работает, нет и стружек. Работайте!
У молодежи всегда прет: «Смотрите, какой я интересный». А должно быть: «Какая жизнь интересная!»
Хорошо сшитый костюм — значит, не видно, как сшит. Вот как мой костюм. Поэт «шьет» не вообще на людей, а на хорошего человека.
Обычно говорят, что стихи нужно писать. Нет, их нужно лепить.
Инженер построил хороший мост. Он может построить еще тысячу таких же мостов. Но в поэзии это не так: в поэзии каждый мост — другой.
Без ассоциаций нет творчества.
Больше всего боятся смерти отсталые люди. Гениальные же пишут: «Брожу ли я вдоль улиц шумных».
Вы адресуете стихи одному человеку, а нужно — всему человечеству.
Я не занимаюсь преподаванием. Я высмеиваю недостатки. В разборе стихов только смехом можно выбивать недостатки.
Комбайн — современная машина, но он показан у вас как цветок. Можно, конечно, написать: «Вот ползет агрегатик, цветут васильки».
Комбайн — это серьезный товарищ. О нем нельзя писать идиллию.
Вы можете написать о цветке, и это будет революция, несмотря на внешнее спокойствие стиха…
Нужна поэтическая экономия. «Евгений Онегин», на мой взгляд, короче самого хорошего стихотворения любого из ныне живущих поэтов.
Не давайте в стихах таблицы умножения человеческих отношений.
Вы переговариваете, а надо недоговаривать.
Допустим, что я бурильщик. Дошел до нефти. Зачем я буду бурить дальше уже ненужный пласт? А вы это делаете…
Наша беда в том, что чужие недостатки мы считаем своими достоинствами.
Вы хотите удивить меня чужой биографией, а не богатством своей души.
Ваши стихи рассчитаны на чувствительность, а не на чувство. Они сентиментальны, примитивны. Вы не сумели подать тему, пытаетесь разжалобить читателя самими фактами, а не глубиной образа.
«Разлилась душа, как Волга» — банально, штампованно, как трамвайный билет.
Банальность — это дутая гиря, с которой клоун выступает в цирке.
«Сердце мое — вулкан» — не надо. Это гипербола для командированных.
Вы копаете лопаточкой по поверхности. Нужна глубокая вспашка лопатой, пусть даже не квадратно-гнездовым способом.
Керосин вырабатывают из нефти, а вы вместо этого покупаете его в лавке.
После вашего стихотворения я чувствую себя так, словно бесплатно прокатился в такси.
У одного художника спросили: «Почему на вашей картине только машины?» — «Машина, — ответил он, — заменяет тысячу человек». Можем мы согласиться с ним? Нет!
В ваших стихах только крылья самолета, вещмешки, запчасти, и… нет человека.
Беру одну строфу из вашего стихотворения:
Смысл получается угрожающий: «Будьте, люди, начеку, или я стану криком».
«И взглянет внук его глазами…» Что-то не совсем ясно. Чей он внук — мой или его? Видимо, бабушка в молодости согрешила.
Слова у вас как отдельные существа: висят впереди мысли, они затемняют мысль.
Надо, чтобы в стихотворении была атмосфера сегодняшнего дня и сегодняшних людей.
Вы пользуетесь фольклором, но не осмыслили его. Нельзя просто повторять фольклор. Фольклор — это кладовая, из которой нужно брать для сегодняшнего дня.