Однажды, когда благочестивейший и христолюбивый император и самодержец ромеев Иоанн Кантакузин, ради Божественного монашеского чина переименованный в монаха Иоасафа, оказался на Пелопоннесе и находился там, некто из местных жителей, называемый здесь Ксен, а вероисповеданием еврей, подойдя, поклонился ему, как он привык это делать раньше, и сказал:
— Радуйся, царь!
— Откуда ты пришел? — спросил император.
— Встретившись с тобой, милостивейший царь, — сказал Ксен, — и зная о твоей широкоизвестной учтивости в обращении с каждым, с чем я и сам не хуже других знаком, я и подошел теперь, чтобы воздать еще должный тебе рабский поклон, что, я полагаю, как нельзя кстати.
И ты радуйся, — опять ответил император. — Поскольку же у меня сейчас нет никаких неотложных дел, хорошо будет, если ты объяснишь мне, какой такой рабский, как ты сказал, поклон ты пришел мне воздать. Ведь ты согласишься со мной, я думаю, что рабство дело не простое, а многообразное, ибо рабами мы называем и захваченных в плен на войне, и купленных людей, некоторые из которых сами под давлением нужды закладывают себя другим; рабствует опять же все покорное властям; с другой стороны, не будет, пожалуй, ошибкой назвать рабами греха и тех, кто не пользуется разумом для управления страстями и не совершенствует себя сознательно по образу Божию, а безрассудно покоряется наслаждениям и иным страстям и спускается вниз, словно имея некую всепоглощающую необходимость постоянно быть рабом наслаждений. Ибо чему из наших влечений кто покоряется, сказал один божественный муж, тому тот и рабствует (ср.: Рим. 6,16).
Знаю я и иное рабство — достохвальное рабство любви. И еще иного рода, большее и ценнейшее всякой свободы, которое если кто обретет, сможет стать выше всех. Что это за рабство? Удалить всякое собственное желание; отсечь всю свободу воли; отдать себя и подчинить некоему божественному мужу из числа умеющих вести к Богу; подчиняться им добровольно.
Если я правильно об этом толкую, то скажи, какого из перечисленных типа рабом моим счел ты себя, поклонившись?
Ксен: Ты поразительно и достойно твоей души, божественнейший царь, все разграничил. Рабом же твоим я считаю себя, с одной стороны, потому, что я — один из подчиненных, находящихся в твоей божественнейшей власти, с другой — из-за самой радости любви, ибо, слыша о тебе от многих много доброго и хорошего, я и сам имел случай благодаря апелляционной жалобе встретиться и насладиться беседой с тобой. Ведь, я думаю, различие вероисповедания не может помешать мне любить прекрасное в тебе.
Император: Однако, Ксен, пора поразмыслить: как бы, считая себя ревнителем прекрасного, ты незаметно не удалился далеко от него на деле, подобно тем, кто богач или царь — лишь во сне. Ведь если начало всего прекрасного — любовь, а любовью и является и называется Сам Бог (см.: 1 Ин. 4,8.16), то как сможет кто-нибудь любить истину, будучи далеким от подлинной любви к Нему, т. е. к Богу, первому из ревнителей прекрасного?
Ксен: Отсутствие всех вообще хороших качеств свойственно человеку, отпадающему от Бога. Слышав от немалого числа единоверцев, это я уже и сам знаю. А вот то, что Бог и называется, и является любовью, как только что услышал от тебя, кажется мне чем-то странным и непонятным. О, если бы кто-нибудь из наших современников мог выразить, что такое Бог! На это дело никто никогда не решался ни из превосходящих мудростью и здравым смыслом других, ни из тех, кто многообразно всяческими способами послужил добру.
Император: Приходилось ли тебе, Ксен, где-нибудь когда-нибудь слышать, что все это Бог произвел волей, добротой и любовью, или ни от кого никогда не слышал?
Ксен: Даже часто и от многих.
Император: Подобно тому, как посредством любви и доброты все, ставшее из ничего, стало быть, так же, опять-таки, все удерживается от распада, сохраняется и поддерживается добротой и заботой. Ведь если бы этого не было и не было бы все объектом Божественной любви и заботы, то не нашлось бы ни единого средства, чтобы помешать этому миру снова помчаться назад — в небытие. И подобно, опять же, тому, как Бога в качестве опоры и господина веков называют вечностью и вечным — «Бог, — говорит ведь (Ис. 40,28), — вечный, сотворивший пределы неба», — так же называют Его и любовью — в качестве первопричины и подателя любви. Ибо некий закон и неразрывные узы неизреченной любви связывают и прочно соединяют высшие над нами силы, т. е. небесные, и вот это самое зримое мироздание. А что, казалось бы, общего между небом и землей; между водой и огнем; легким, стремящимся вверх воздухом, и тяжелой, тянущей вниз землей? И между другим и прочим с противоположными друг другу качествами? Однако же все до крайности, по закону природы, противоречивое и ведущее друг с другом непрерывную междоусобную войну, т. е. жар и холод, суша и влага, благодаря внушенным им от Всемогущего миру и дружбе, сосуществуют немятежно и несмесно, и длится всеобщая согласованность и любовь. И все, словно в твердой и неизменной державе, пребывает во взаимном мире и покое. Стало быть, и миром и любовью Бог именуется[86] (ср.: Еф. 2,14; Ин. 4,8.16) в качестве подателя и первопричины оных. Что же Он такое по Своей сути — относительно чего ты только что недоумевал — так этого не только никто из всех здешних[87] не в силах доказать, но и господствует среди всех одно и то же мнение, что даже первые из ангелов, т. е. херувимы и серафимы, не знают, что же такое Бог. Не так ли точно и ты думаешь, Ксен?
86
...и миром и любовью... в качестве подателя и первопричины оных. — Кантакузин использует мысль Дионисия Ареопагита. См.: