Сначала аудитория новых проповедников ограничивалась монашескими кругами, но в ходе споров с «западниками» Варлаамом и Акиндином их голос зазвучал по всей стране. Резко расширился и контингент их слушателей. «Ты не хочешь монахом беззаботно довериться мне, — говорит под пером Григория Паламы персонифицированная Благодать. — ...Не хочешь этого? И с целомудренной супругой, любимой тобой, я приветствую тебя и принимаю нисколько не хуже... Ты, пожалуй, боишся бедности и простоты (монашеской) жизни, тяжести поста, суровости иного лишения, стесненности во всем жития, необычности уклада, не можешь жить вне города, без домашнего очага, нестяжательным? Живи в своем городе, считая своим какой хочешь; имей жилище, соответствующее характеру климата, имей пропитание и одежду — и будь этим доволен. Я не понуждаю тебя сурово отрешиться от всего против воли: стремись к одному только необходимому и не предавайся стяжательству».[14] Еще резче эта тенденция выражена у Николая Кавасилы: «...и искусствами можно пользоваться без вреда, и к занятию какому-либо нет никакого препятствия. И полководец может начальствовать войсками, и земледелец возделывать землю, и правитель управлять делами...».[15] И нет ничего удивительного в том, что аскеты-«безмолвники», исихасты, стали оказывать влияние на политику, и «исихазм» в какой-то мере сделался общественно-политическим течением.
В гражданской войне 1341-1347 гг. большинство монахов-исихастов поддерживало Кантакузина, считая его, как и будущий патриарх Филофей, «истинным предстоятелем и защитником Церкви».[16] Весьма показательна также политическая позиция, которую твердо занял такой признанный вождь исихастов, как Григорий Палама. Именно стремление сохранить верность Православию позволило ему, как говорит прот. И. Мейендорф, «принять по отношению к завоевателям-туркам относительно примирительную позицию — в той мере, в какой они предоставляли христианам религиозную свободу. Будучи психологически готов принять падение Византийского государства, он далек от того, чтобы занять по отношению к нему чисто фаталистическую позицию: пока это государство существовало, надо было его поддерживать и защищать его единство и его традиционное православие».[17] Коротко, эта позиция сводилась к следующему: предпочитать то, что меньше угрожало Православию, и защищать тех, кто защищал Православие. Практически в то время это означало: считать турок меньшим злом, чем латиняне, и поддерживать Кантакузина, которому Григорий Палама и оставался открыто верен до самого конца. Именно за «кантакузинизм» он почти четыре года просидел в тюрьме, три года дожидался возможности занять свою кафедру в Фессалонике и испытал много других невзгод.
Постригшись в 1355 г. в монахи и сменив императорское облачение на монашеское, Кантакузин направил свою недюжинную энергию главным образом на литературные труды. Монахом он прожил около тридцати лет. Наиболее творчески активен он был в 1360-1370 гг. В это время (не позже 1369 г.) он завершил свои знаменитые (но до сих пор не переведенные на русский язык!) четыре исторические книги, в которых оправдывал свою прошлую политическую деятельность, и написал целый ряд богословских публицистических работ,[18] где защищал и пропагандировал Православие. В словах Филофея о росте его авторитета, по-видимому, есть доля правды: «И тогда (т. е. до отречения. — Г. П.) подданные и подчиненные чтили его как своего властелина, хотя, может быть, и не все искренне... — ныне же почти все чистосердечно с подобающей доброжелательностью и любовью чтят его, а прежде всех и больше всех императоры и императрицы...».[19] По словам того же патриарха Филофея, Кантакузин был «готов научить догматам всякого желающего научиться и побеседовать с ним».[20] Филофей, очевидно, имеет в виду то, что лежит в основе диалогов Кантакузина: тот оформлял как литературные произведения свои беседы с «инакомыслящими» и «инаковерующими» и, вручая их переписчикам, выпускал в свет. Благодаря такой своей общественной деятельности и литературной активности, он, несомненно, возымел значительное влияние на умы; видимо, его читали. В 1367 г. папский легат Павел, прибывший в Константинополь, уподобил его «вертелу, на котором все, как куски мяса, висят», так что достаточно, дескать, ему сдвинуться (со своей независимой по отношению к Западу позиции), чтобы все повернулись.[21] Схожим образом характеризует его другой его современник, латинский архиепископ Фив (с 1366 г.) Симон Атумано. Он посвятил ему ямбические стихи, в которых хвала сочетается с точностью портретной зарисовки, причем акцент делается как раз на том, что добрым и умным словом Кантакузин одерживает теперь не меньше побед, чем прежде оружием.
14
Λόγος έπιστολιμαΐος πρός ’Ιωάννην και Θεόδωρον // Св. Григория Паламы, митрополита Солунского, три творения, доселе не бывшие изданными. Издал еп. Арсений. Новгород, 1895, С. 16.
16
Φιλοθέου λόγος έγκωμιαστικός... (Цитирую в переводе иером. Антония: Житие и подвиги св. Григория Паламы, архиепископа Фессалоникийского. Одесса, 1889. С. 73).
18
См.:
20
21