Тут несколько вопросов, разрешите я по очереди буду отвечать.
Не секрет, что вообще в мире христианская религия испытала за последние столетие-два сильный ущерб, ослабление. Это мировой процесс, но в Советском Союзе он сопровождался кровавыми событиями. До революции наша православная Церковь тоже развивалась в какой-то мере ущербно, оттого что была подчинена государству, ещё с Петра. Это ограничивало её духовные возможности. Наш образованный слой уже в течение XIX века весь откинулся, отслонился от религии. Но и в нашем простонародьи, которое оставалось свято верующим ещё и весь xix век, — уже на рубеже XIX-XX веков в нём начало проявляться такое, что ли, атеистическое хулиганство, в деревнях даже глухих, которое подготавливало кадры для близкой уже революции. Так что к моменту революции 17-го года наша религия уже пришла подорванной. А большевики ударили по православию, по священству, ударили так, что если не 90% священников уничтожили, ну так 85. Храмов закрыли 90% или 95. Началась полоса жестокого насильственного атеизма. Насильственного — для среднего возраста, но впитываемого молодёжью, а годы-то шли, десятилетия, и молодёжь стала средним возрастом, и атеизм стал уже во многом овладевать страной.
Религия православная отступала, по возрасту своих верующих, и опять-таки отступала от центра в глубины страны, в тихие углы. Такова ситуация, собственно, и сейчас. Сейчас у нас… я бы не осмелился повторить так, как раньше говорили о России, — христианский народ. Нет, уже не могу сказать. Христианство, православие ушло в отдельные сохранившиеся общины, в отдельные семьи, в отдельные очаги веры, в отдельные монастыри, но оно не составляет единой христианской действенности, оно не может решительно повлиять на ход мыслей и событий в стране. А Русская православная церковь — испытав жестокое крушение, как я сказал, чуть ли не 90% священников было в своё время уничтожено, — она, конечно, с огромным трудом поднималась и ещё поднимается из этого разгрома. Её естественным движением было восстанавливать здания, храмы, монастыри — это было естественно, но боюсь, что она не успела уследить за ходом процесса, отстала от процесса, и сейчас отстаёт, потому что процесс духовный, да и бытийный, — он не замирает, он движется, и одним восстановлением материальной стороны Церкви нельзя ограничиться.
О канонизации…
Видите, мучеников у нас, страдальцев за веру, — десятки тысяч. Гибель их, начиная с митрополита Владимира, началась ещё в конце 17-го года, задолго до расправы с царской семьёй. И никто о митрополите Владимире не поднимал разговора, и о множестве уничтоженных других священников и монахов. Потом — и расстрел митрополита Вениамина… А канонизация царской семьи у меня лично как человека, много занимавшегося историей России, встречает противодействие вот в каком отношении. Ведь канонизация царской семьи — происходит не в равномерном ряду десятков тысяч погубленных, она выделяет царскую семью на первостепенное место. Я, проработав над историей революции 50 лет, с огорчением убедился, что Государь Николай II хотя и был несомненно редкий пример христианина на троне, но он же был первый и основной виновник всего, как рухнуло в России, главный виновник. Он многое сделал для падения России до 1905 года, из этой пропасти спас его Столыпин. Но он ещё следующие 11 лет, до 17-го года, снова всё упустил, и в самом 17-м году совершил непростительные личные и государственные ошибки, приведшие потом к массовым людским гибелям. Поэтому меня коробит, что выделяется его роль едва ли не как первомученика, первострадальца и главы сонма святых. Поспешный жест. Да, святых мы заслужили многих, и далеко ещё не всех открыли. А в отношении царской семьи — конечно, это невинные страдальцы, но у меня вызывает противодействие, что вознесли их из ряда.
Переходя к диалогу между православной и католической Церковью, скажу: величайшая беда христианства — раскол Церкви на Западную и Восточную. Если мерить тысячелетиями, то христианство было едино лишь одно тысячелетие, а вот второе — уже раскол, что и сказалось на всём ходе Истории. Это большая беда. Поэтому диалог между католичеством и православием жизненно нужен, духовно нужен, это конечно. Но в диалоге этом не должно быть как бы надменного перевеса какой-нибудь стороны над другой и желания проводить миссионерство на территории другой. Вот это нельзя. Когда я виделся с Папой Иоанном Павлом II, я как раз напомнил ему такую историю, я вам вкратце её повторю. В 1922 году, в момент наибольшего жестокого разгрома православия в СССР, когда сажали митрополитов, когда травили церковь, кто-то в католической церкви понял так, что это кара Божья православию за отступничество, и в 22-м году, в эти самые месяцы разгула, травли православной церкви, кардинал Гаспари встретился в Генуе с наркомом иностранных дел Чичериным и повёл переговоры о том, чтобы предоставить католической церкви льготы в СССР. То есть он имел наивность думать, что большевизм — только против православия, а католичество будут сохранять. И на этом не кончилось. В 26-28-м годах прелат Мишель Дербиньи дважды ездил в Москву — готовить конкордат между католической церковью и большевизмом, — продолжение тех же иллюзий. Когда я напомнил об этом Папе, он грустно кивнул и сказал: это были заблуждения отдельных иерархов. — Что касается Папы, я неоднократно высказывал своё восхищение этой личностью, его образом, я рад, что мне пришлось с ним познакомиться, беседовать. Восхищаюсь им и считаю, что вся его эра для католической церкви и вообще для всего мира — огромное счастье. Желаю ему здоровья и долголетия.