— Идеалистические атеисты, говорят, что Бог есть, но подменяют веру Ему верой в Него и, таким образом, отгораживаются от Бога с помощью служителей церковного культа и всякой ритуальщиной. А материалистические атеисты утверждают, что Бога нет, а есть законы природы, которые они и боготворят. То есть, по сути боготворят природу — Божье творение. Изучая «Домик в Коломне» мы пришли к выводу, что Вы каким-то образом предвидели и в художественной форме выразили, что на смену идеалистическому атеизму — павлианству, в Россию придёт учение Маркса — марксизм, материалистический атеизм.
— Ну, нет, я этого не мог знать.
— Тогда зачем в «Домике в Коломне» вот это: «Ах, если бы меня под лёгкой маской никто в толпе забавной не узнал». Кто для вас был «толпой забавной»?
— Ах, Вы об этом? Ну, мои первые читатели, — ближайшее окружение.
— А что Вы хотели от них скрыть?
— Да они вообще не могли понять, о чём я пишу в этой поэме. Потому и хотел издать её анонимно.
— Знаем, что Александр I сослал вас в Михайловское под надзор местного попа за атеизм. А за какой атеизм, — материалистический или идеалистический?
Императору и его чиновникам это было тогда неизвестно. Вы первый в «Домике в Коломне», используя определённый набор символов, показали идеалистический атеизм павлианства, представив кухарку Фёклу, как «добрую старуху давно лишённую чутья и слуха». Потом после вас открыто писал об этом — граф Лев Николаевич Толстой. За это его даже отлучили от церкви. Да и у Вас после «Гавриилиады» были проблемы с Синодом, который вызывал Вас в Кронштадт осенью 1828 года на допрос.
— Вы и об этом знаете?
— И не только об этом. Мы нашли письмо — ответ Николая Павловича Синоду на его домогательства в отношении вашего авторства «Гавриилиады». Император ведь просил вас ничего не говорить Синоду о содержании вашего разговора с ним?
— Было дело. Уговор такой был — не только членам Синода — никому. И он, и я слово держали. Только после дуэли в своём прощальном письме император одной фразой дал мне понять, что помнит о нашей 4-х часовой беседе 8 сентября 1826 года в Николаевском дворце.
— «Об одном тебя прошу: умри христианином» — эта фраза?
— Да!? А как Вы догадались?
— Ну, это-то в наши времена материалистического атеизма как раз было не сложно. Ну, кем мог уйти в мир иной русский дворянин в православной державе?
Мусульманином? Иудеем? Буддистом? То есть методом исключения. После этого удалось восстановить и содержание вашей беседы с императором.
— Как это можно?
— Достоверно известен лишь ответ императора на вопрос статс-секретаря графа Блудова по поводу этой беседы: «Я беседовал сегодня с умнейшим мужем России».
— И что это даёт?
— Если пользоваться диалектикой — искусством постижения истины путём постановки наводящих вопросов, то многое. Самое трудное в этом искусстве — сформулировать вопрос адекватный ситуации.
— И какой вопрос Вы бы задали?
— Что такого необычного мог рассказать 27-милетний Пушкин 30-тилетнему императору, после чего тот в присутствии всего двора дал столь высокую оценку ссыльному поэту? — это на выходе.
— А на входе?
— Что читал, что изучал Пушкин в Михайловском до встречи с императором в Москве?
— Известно, что — историю становления и гибели династии Птолемеев в древнем Египте. Но что это вам даёт?
— В этой многовековой истории династии есть вложенная в неё короткая, но очень значимая другая история — история взаимоотношений Птолемея II — Филадельфа и поэта александрийской эпохи — Каллимаха. К моменту гибели отца — Птолемея I Сотера, сыну исполнилось 30 лет, который после смерти отца уже обладал всей полнотой власти. И тут встаёт вопрос: почему он прогнал из Александрии своего воспитателя — Деметрия Фалерского, а на его место пригласил учителя Ликея из Элевсины — предместья Александрии — Каллимаха? Известно, что Деметрий Фалерский начал собирать рукописи для знаменитой Александрийской библиотеки, к тому же при нём было положено начало перевода иудейской Торы на греческий — Пятикнижия Моисеева. Чем же Деметрий провинился перед младшим Птолемеем? Или иначе: почему он предпочёл ему Каллимаха? И что могло заинтересовать Пушкина в этой загадочной истории?
Неужели то, что поэту Каллимаху и царю Филадельфу в то время было по тридцать, а Пушкину, и только что вступившему на престол Российской империи — императору, 27 и 30 соответственно? Или что-то ещё?
— Конечно что-то ещё.
— Так что же?
— То, что связывает «Гавриилиаду» и «Пророка» с поэзией Каллимаха.
— Неужели гимн Каллимаха «На омовение Паллады»? И Вы на гимн поэта александрийской эпохи откликнулись этими словами: «Какие хитрость, злоба, слово, глубина! Как мощен даже крах твоих затей! И вечно-ново купанье Девы! — Каллимах!»
— Но это просто неудачное подражание Каллимаху, проба пера, при мне нигде не публиковалось. Где Вы это нашли?
— В Швейцарии, у биографа вашего секунданта Данзаса — Анатолия Ливри.
— А в самом гимне Афина утешает свою подругу — мать Тиресия, которого она по приговору Зевса сделала слепым: «Я пророком его сотворю, досточтимым в потомках, и без сравненья других он превысит собой».
Седой какое-то время молча смотрел на гостя, а в его голове теснились мысливопросы.
— Так вот откуда в Гавриилиаде: «Не нужен мне пророка важный чин»? То есть Тиресий потерял дар видения, но взамен получил дар предвидения. Я конечно не Тиресий, но когда в 14 лет пытался на уроке литературы читать вслух «Пророка», неожиданно потерял дар речи. И шок, который я тогда пережил, был сродни шоку Тиресия. Дар речи вернулся, но осталась «Загадка пророка», которая вот уже более полувека не даёт мне покоя.
Гость словно услышал эти мысли Седого и прервал их вопросом.
— И что вас так беспокоит в «Пророке»?
— Ну, посудите сами: стихи знаю, преподаватель меня поднимает и просит читать «Пророка», а я и слова вымолвить не могу. Каково? Если бы поставил двойку, то я бы об этом эпизоде может и забыл. Но он пригласил в преподавательскую комнату и дал понять, что за десять лет преподавания впервые встречается с тем, кто не может читать вслух «Пророка». А я при этом вспоминаю, что задавая учить Ваши стихи, он впервые их сам не читал. А чтец, скажу я Вам, он был отменный, читал особенно ваши стихи, великолепно. Так я понял, что я не один по каким-то непонятным причинам не могу читать вслух «Пророка». Про себя — пожалуйста.
— А сейчас можете?
— Могу, потому что нашёл слова, которые сковали тогда мой язык.
— И что это за слова, интересно? Можете их произнести сейчас?
— Могу. Бог обращается к пророку: Исполнись волею моей!
— И что в них такого опасного, по-вашему?
— В 14 лет, я не мог знать того, что знаю сегодня. Однако полагаю, что в тот сентябрьский вечер 1826 года Вы это знали. Из всех видов на Земле Бог дал свободу выбора и возможность обрести свободу воли только одному виду — Homo sapiens.
Вы же понимаете, что свобода выбора без свободы воли — ничто. Дав однажды такую возможность человеку, Он уже отобрать этого никак не мог. И Вы закончили «Пророка» этими словами затем, чтобы в будущем, когда все народы России станут грамотными и будут читать вашего «Пророка», кто-то споткнётся на этих словах — не сможет их произнести, и задумается «В чём дело?». Получается, что Вы и просьбу императора выполнили, и от своих взглядов на религию не отступили?
— Сказать, что особенно задумывался над этим? — пожалуй, нет. Помнится, что у постели на тумбочке лежала Библия — на французском. Открыл и случайно оказалось — на 6-й главе пророка Исайи. Прочитал раз, другой и вот — «Пророк» получился.