Какую величественную картину описывает нам Св. Евангелист Матфей, изображая Страшный Суд: "Когда же приидет Сын человеческий во славе Своей и все святые и ангелы с Ним, тогда сядет на престол славы Своей, И соберутся перед Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов (Мф. ХХV 31-32)". С какими же словами обратится Спаситель в этот торжественный час к тем, которых Он признает за благословенных в доме Отца Своего и которых введет в Свою славу? Он мог бы им сказать: "Я был царем, и вы возвестили Мое царствование"; "Я был вашим Богом, и вы поклонялись Мне". А между тем, Он не станет тогда говорить им ни о Своем царстве, ни о славе, ни даже о Своем Божественном достоинстве. Он только скажет им: Я был беден... Я был болен..., Я был наг... в темнице и т. д. - вот главное звание Сына Божия, Царя царей! "Я был беден, Я был болен, и вы навестили Меня, накормили и одели меня". Братья, понимаете ли вы, что заключается в этих словах? По моему, если бы, допустим, я владел только этим отрывком из Евангелия, я бы познал Бога, имя которого-любовь, я бы сказал: "Да, это Господь мой и Бог мой?" Итак, посмотрите, что следует из этого высокого поучения. Святая Церковь всегда признавала в бедном представителя Христа. Отсюда с первых же дней мы видим это чудесное зрелище в Иерусалимской Церкви, где стараются уничтожить суетные сословные различия, где не оставляют в нужде ни одного христианина. Такая же любовь к бедняку обнаруживается и в апостольских посланиях. Когда Св. Апостол Павел пред своим отъездом на проповедь спрашивает у Апостолов их братского совета и напутствия, они советуют ему только помнить о бедных. И, действительно, бедные озабочивают его все время среди его путешествий, опасностей и геройских трудов.
Везде, где только Евангелие проповедано, возбуждается подобная же забота. В Эфесе, где св. Апостол Иоанн написал эти превосходные слова: "Бог есть любовь (Иоан. IV. 8)," была основана первая больница. Спустя немного времени за больницей последовало открытие первого убежища для сирот. Рабы впервые получают название братьев. Наконец, несмотря на темный покров, который набрасывают на христианство и под которым стараются заглушить его могущественный голос, оно везде напоминает человеку, что страдания его братьев все равно, что его собственные, и что никто не имеет права ограничиваться эгоистической заботой о себе при виде страданий ближнего.
Вы, конечно, слышали о тех речах, в которых наиболее красноречивый общественный римский оратор Цицерон заставлял дрожать своих слушателей, при рассказе, например, об оскорблении какого-либо их соотечественника. Оратор указывал на телесное наказание, которому осмелился подвергнуть одного их соотечественника какой-то судья, несмотря на протест жертвы: Civis romanus sum, т. е. "Я римский гражданин! ". Одних этих слов, повторенных Цицероном на Римской площади, было достаточно, чтобы его дело было выиграно, потому что слова "Я римский гражданин" имели везде необыкновенное действие. Они снабжали того, кто их произносил, правом неприкосновенности личности, напоминая каждому о величии вечного города, бравшего под свою защиту своих граждан и оказывавшего им свое полное покровительство, с которым ничто не могло равняться. Конечно, в этом чувстве гражданской солидарности было что-то высокое и трогательное, но если мы подумаем об этом чувстве, то увидим, что оно основывалось лишь только на гордости владычествовавшего народа, объявлявшего войну по самым незначительным поводам и внушавшего страх всем подвластным народам. Граждане Рима не отнеслись бы сочувственно к словам Цицерона, если бы он говорил им о наказании какого-либо грека, варвара или раба, а не римлянина.
Теперь спрашивается, можем ли мы, христиане, заключить наше сердце в эти узкие, национальные рамки? Когда нам случается быть свидетелями какой-нибудь несправедливости, что прежде всего хватает нас за душу? Страдания ли гражданина или страдания человека? Итак, откуда же, как не от христианства, происходит та мировая любовь, которую ничто не может остановить? Почему видите вы и в наши дни среди христианских народов это оживленное и постоянно возобновляющееся участие к страждущим? Почему обязанности, которые связываются с этим участием, возлагаются на нас так, что мы не можем устранить их? Почему, в этом отношении современные мировоззрения и чувствования столь отличны от древних? Почему слова братоубийцы: "Разве я сторож брату моему?" теперь не признаются нормальными, как в общественных и политических вопросах, так и, в особенности, в семейных отношениях? Почему в наши дни чувство солидарности развивается все больше и больше и заставляет нас сознавать, что ничто, касающееся человечества, не должно быть чуждо нам? Потому, что распространилось Евангелие, потому, что оно - соль земли.
Я знаю, вы мне скажете, что оно не всегда бывает солью земли; вы мне укажете на различного рода несправедливости, совершающиеся под покровом христианства, на язычников, угнетаемых христианами, на рабов, закованных в рабство и в общинах христианских. Но не говорит ли в пользу христианства само впечатление, производимое этими фактами! Откуда же происходит то невольное негодование, которое охватывает при этих фактах, даже самих скептиков? Вознегодовали ли бы они так же, если бы подобные преступления совершались под покровом другой религии? Конечно, нет, так как их возмущает более то, что их совершают христиане. Они чувствуют, что Евангелие - против этих преступлений и что они клевещут и злословят на Евангелие, ложно оправдывая эти преступления его именем. Итак, само негодование, которое служит моим ответом, свидетельствует, что Евангелие неповинно в том зле, которое нередко совершается под его покровом, что оно - лучшее убежище для всех страждущих и что, наконец, человечество всегда шло на зов Того, Который сказал: Прейдите ко Мне все нуждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. (Матф. ХI 28).
Братья, когда неверующий видит несправедливости, которые совершаются в странах, где проповедано Евангелие, то он торжествует и говорит: "Чему же тогда служит ваша религия?" А я скажу, что, в присутствии этих фактов, надо, наоборот, говорить слова одного великого мыслителя (Франклина): "Если люди так дурны, исповедуя христианскую религию, каковыми же они были бы без нее?" Да, что было бы с ними без этого Евангелия, которое они обвиняют? Каков был мир до Христа Спасителя, и что с ним стало бы без Него, этого солнца, просвещающего и согревающего каждое самое малое творение? По той ужасной темноте, которая покрыла бы без него землю, вы узнали бы, хотя и слишком поздно, какого блага вы лишились.
Вот, братья, что сделало христианство для облегчения телесных страданий! Но, как мы уже видели, в этом заключается только часть нашей миссии. Кроме тела есть еще бессмертная душа. Если мы должны сочувствовать временным интересам наших ближних, то как же быть холодным, когда дело касается их души, т. е. того, что в них вечное и самое дорогое?
Я только что говорил об уважении, которое Евангелие дало самым бедным и самым несчастным. Но, прежде всего, на чем основывается это уважение к ним? На уверенности, что у каждого из самых бедных, из самых уничиженных есть бессмертная душа, которая создана по образу Божию, которая призвана к вечному блаженству и которую Иисус Христос приходил спасать своею кровью. Итак, на том основании, что я верю в эту душу, последний из рабов или язычников имеет право на мое уважение. Подобно скульптору, который заранее созерцает фигуру, полную грации и величия, в бесформенной глыбе, из которой его резец должен ее выделать; подобно плавильщику, который видит блеск в безобразной и смешанной со шлаком руде, - подобно им, и я в самом диком, гадком и преступном человеке могу усматривать и заранее приветствовать обновленную душу, могущую воспроизвести образ Божий.