Господь научает кротких путям Своим. (Пс. ХХIV, 9).
При чтении языческих моралистов почти всегда замечается пробел, поражающий всякого внимательного наблюдателя. Обладая восхитительными страницами, способными удивлять нас, они часто дают нам самое благородное и возвышенное понятие о жизни и ее обязанностях, красноречиво описывают все человеческие добродетели, как-то: прямоту, чистоту, твердость духа, благородство, даже милосердие; но они постоянно забывают одно - кротость. Вы напрасно бы искали в целой древности у всех философов в наилучших их сочинениях хоть одного призыва к кротости. Не существовало даже самого слова "кротость", потому что термин "кротость" до христианства означал на их языке нечто низкое и рабское, подавленное, достойное презрения, и постоянно был употребляем в дурном значении. Христианство преобразовало этот термин, придав ему особый смысл, и то, что было добродетелью только в Библии, вошло как новая, дотоле неизвестная добродетель, мораль всеобщая.
Откуда же, братья, происходит этот странный пробел? Размыслив о сем, мы поймем причину. Кротость проявляется только вследствие познания самого себя, и именно тогда, когда человек изучает себя при свете Божественного Откровения. Доколе человек сравнивает себя с человеком и измеряется, так сказать, самим собой, он имеет о своей нравственной стоимости самые наивные и преувеличенные понятия. Признавая некоторые слабости, нераздельно связанные с самой человеческой природой, он настолько удовлетворяется собою, что кротость кажется ему не только излишней, но и не имеющей смысла. Но поставьте его лицом к лицу с Откровением, пусть он всмотрится в себя при Его свете, и тогда он увидит, как потускнеет блеск его мнимо высоких достоинств. Он различит в основании того, что он называл своими добродетелями, ничтожество, мелочность, тщеславие и лукавство, дотоле им не сознававшиеся совершенно. Чем сильнее этот свет, тем яснее он видит, как бледнеют те естественные добродетели, в которые он верил, и как, напротив, под наружным лоском светской гуманности выступают тайные побуждения жестокости, зависти, ненависти и другие эгоистические черты, свойственные каждому человеку. Таким образом, ветхозаветные евреи, познавшие истинного Бога, могли познать и ценить кротость; но только с Иисусом Христом она вступила в мир.
В самом деле, Иисус Христос не только открыл нам Собой Божество, но и показал, каков должен быть человек. "Се человек", - говорил Пилат евреям, не сознавал того глубоко знаменательного смысла, который должно было получить это слово трусливой уступки". Да, вот человек, каким он должен быть по учению Откровения; вот он, величавее, чем полагали пророки и мечтало воображение народов: вот Он, чистый и непорочный, верный истине Своих слов и жизни; вот Он, сияющий святостью, послушный Отцу, творящий Его волю, являющий повиновение там, где первый человек явил возмущение; вот Он, всецело отражающий образ Бога Отца; вот Он, любящий всех, как любит только Бог, любящий постоянно, любящий до конца! Вот человек, пришедший для воссоздания павшей совести и для возобновления того образа Божья, по подобию коего были созданы первые люли. Я призываю ко Христу человеческую совесть, чтобы она признала в Нем свой первообраз, свое утраченное грехом подобие. Соберите всех великих мира сего и все человеческие добродетели для сличения с Ним, и Божественная глава Распятого явится непримиримо выше всех их!
Нельзя не сознавать, насколько мы отстали и удалились от этого Первообраза и в какую глубину пропасти погрузил нас грех.
Этим объясняется вам то, почему кротость ведет свое начало от Иисуса Христа. У подножия креста, у подножия Того, Кого Св. Апостол Иоанн называет Светом, добродетели мира меркнут и теряются, как теряется самая искусная подделка перед настоящим бриллиантом. Это, братья, истина, добытая опытом. В нашем собрании есть люди, которые, прежде чем стать истинными христианами, вели жизнь честную и уважаемую другими и которые считали себя вправе пользоваться этим уважением или почетом как заслуженным. И когда же случалось открыть ради любопытства или развлечения какую-нибудь религиозную книгу и прочитать в ней признания кроткой и кающейся души или вопль смущенного грешника, то они находили в этом одни благочестивые преувеличения и считали невозможным присоединиться к ним. А теперь они уже не те. Что же должно было случиться такого, что могло так скоро и окончательно изменить их прежний взгляд? Они приблизились к Иисусу Христу и исследовали себя при свете Его учения. С тех пор, - сколько открытий в их прошлой и настоящей жизни! Сколько забытых грехов выступило в тот день! Сколько оказалось ничтожества и стыда, преданных уже забвению! Сколько взлелеянных соблазнов, для исполнения которых недоставало только благоприятного случая! Сколько нерадения и равнодушия к добру, сколько эгоизма и самодовольства! Пусть явится теперь светская лесть, они оттолкнут ее с негодованием; пусть явятся искусственные речи какого-либо угодливого собеседника, скрывающего их недостатки и старающегося внушить им житейскую беспечность, они не захотят их слушать. Им нужна только истина, потому что только она ведет к спасению. Им нужно слово искреннее и твердое, которое уничтожает и смиряет затаенное зло и которому их совесть вынуждена отдаться с полным сочувствием и доверием.
Однако, братья, для проявления кротости требуется нечто более действительное, чем простое созерцание совершенств Иисуса Христа: необходимо усвоение Его любви. Когда грешник, научившийся познавать себя и убедившись в своем недостоинстве, видит себя предметом любви Божьей, той любви, которую нам описывает Евангелие, для него становится невозможным, чтобы сознание этого милосердия не поражало его. Укажите ему на Бога карающего, и он склонит голову, сознавая, что он это заслужил: но укажите ему на Бога, являющегося к нему с любовью и прощением, чего он не заслуживал сам. О, Тогда вся гордость и упорство его сердца разбиты! Поистине был растроган блудный сын, когда, будучи охвачен угрызениями совести, пришел к своему отцу сказал ему: "Отче! Я согрешил против неба и перед тобой, и уже недостоин называться сыном твоим" (Лук. ХV, 21).