Он так и не улизнет на байдарке в Турцию. Не скроется в пурге на собачьих упряжках на норвежской границе. Будучи два года невыездным, но уже – мировой звездой теорфизики, в ранге член-корреспондента АН СССР (самого молодого, кстати, в истории), найдёт более надежный способ преодоления выездного барьера из закрытой страны – пойдет прямиком в Кремль к Молотову испрашивать для себя и жены благословения на заграничный вояж. Повод – очередной Сольвеевский конгресс. И неожиданно это благословение получит. Правда, под гарантии Нильса Бора и Поля Ланжевена в том, что молодой советский гений никуда за границей не денется. Но Гамов улизнул. Гаранты на буйного советского вундеркинда обиделись.
Квантовая физика в начале 30-х кипела и не давала спокойно спать ни одному серьезному физику. Открытия сыпались, как из мешка. Количество гениев на один квадратный метр главных физических центров Европы было запредельным. Нобелевский комитет не успевал вписывать всё новые имена соискателей наград за публикации очередных квантомеханических откровений. Оставаться вдали от этого ажиотажа, от вываривания в густейшем научном бульоне было для физика смерти подобно. И Гамов не захотел умирать. Он остался в Европе. Чем, в общем-то, спас себя не только, как великого ученого, но, видимо, еще и просто, как человека.
Его университетская джаз-банда (круг молодых ленинградских гениев физики) вскоре была жестоко разгромлена. Бронштейна расстреляли, Ландау и Иваненко посадили. Безуспешно пытавшийся вместе с ними создать на базе Ленинградского Физтеха новый Институт теоретической физики (что-то вроде Боровского в Копенгагене) Гамов, видимо, быстро понял, что большая наука в этом режиме не жилец. И решил из этого режима "туннелировать". Его вскоре прокляли. Исключили из членов Академии Наук. Вымарали из учебников. "Реабилитировали" только в 1990-ом. Так что наш доцент Соколовский читал нам лекции по ядерной физике ещё со ссылкой на "врага народа".
Европа сдержанно приняла беглеца. Ранее выбивавший для него гранты и стипендии Бор, видимо, чувствовал себя слегка обиженным. Тем не менее, пытался выхлопотать Гамову место у Резерфорда. «Беглец» также списывается с бытующем пока в Кембридже Капицей. Чувствуется, что его статус «надграничного» свободного исследователя с советским паспортом не даёт покоя Гамову. Ему хочется иметь такой же: не порывая внешне с СССР, свободно парить в небе научных изысканий, не обращая внимания ни на межгосударственные границы, ни на бурлящие внутри них политические котлы. Свободно, скажем так, «туннелировать» в любом направлении сквозь любые непроходимые с виду государственные препоны. Тщетно. Советский режим не простил беглеца. И с грохотом захлопнул перед ним дверь (правда, есть подозрения, что она вела в карцер). Европа также оказалась не особо гостеприимной. Гамов отбыл в Америку. Туда, где вырастала главная физика XX века – атомная.
История умалчивает, много ли было в Матхетенновском проекте коренных одесситов. Да еще с советским прошлым. Есть подозрение, что – ни одного. Слишком болтливы и остры на язык. Даже будучи увенчанными регалиями мировых научных звезд. Все равно таких бросать на разработку атомного оружия американское командование не решалось. И неугомонного одесского острослова и шутника Гамова не бросили. Ни атомную бомбу изобретать, ни термоядерную. Хотя сам Георгий Антонович всякий раз кичился своим весомым вкладом в разработку одной из них – самой разрушительной. А именно – привлечением в термоядерный проект его будущего главного идеолога – Теллера. По совместительству талантливого ученика и близкого друга Гамова.
Конечно, такой гигантский мозг простаивать не собирался и, получив профессорскую должность в Университете Джорджа Вашингтона, Гамов занялся куда более серьезными взрывными проблемами. Точнее – самой главной из них – Большого взрыва. Того, что породил всё вокруг. Гамов, вспомнил свои университетские практики у создателя теории расширяющейся Вселенной Александра Фридмана. Того самого, что осмелился бросить вызов самому Эйнштейну, упрекнув того в неточности описания мироздания: не статичной должна быть Вселенная, как думал Эйнштейн, а – расширяющейся. Гамов после долгих размышлений и расчетов добавил к тому ещё один эпитет – горячей. То есть взрывное расширение при фантастически высоких температурах. Это была настоящая революция в космологии. В зачетке мировых научных достижений Георгия Гамова – уже вторая.