«Очеловечивание» бытия, к коему склонился экзистенциализм, оснастило его довольно устрашающими обывательский слух терминами: смерть, ужас, страх, падение, брошенность. Вместе с тем обнадёжило, философски узаконив, казалось бы, вполне житейские и малонаучные понятия, как вина, забота, любопытство, совесть.
Последняя, скажем, по канонам экзистенциалистов на равных участвует в формировании ответа на вопрос о сущности бытия, экстраполируя проблему на бытие присутствующего, которому, чтобы всё-таки быть надобно, как пишет Хайдеггер в «Бытии и времени», «вернуться из потерянности в людях назад к самому себе». В итоге главный философский вопрос о бытие экзистенциализм перепоручает человеку, нагружая его непосильной ношей ответственности (а в равной степени – и свободы, что в принципе подразумевает эту самую ответственность) за это самое бытие.
«Человек, – уточняет Хайдеггер, – то, что он делает». И даже не то, чем он стал. Поскольку он бытийствует, выбирая предложенный ему природой потенциал присутствия до дна, то есть – до смерти. Последнюю Хайдеггер вполне по-экзистенциалистски определил, как «способ быть, которое присутствие берёт на себя, едва оно есть». В итоге всех этих философских изысканий человек обременился заботой о своих деяниях в контексте бытия вообще. Причём деяниях не гарантированно (что проповедуют апологеты теории исторического прогресса) успешных. «Экзистенциализм, – поставил чуть позже точку (или – многоточие) в определении ключевого философского учения Жан-Поль Сартр, – философия действия без надежды на успех».
На вопрос «что есть бытие?» человек в принципе ответ получил. Но сказать, что он кому-то облегчил жизнь – было бы изрядной натяжкой. Он не облегчил жизнь. И даже – несколько её усложнил, обременив ответственностью за свои мелкие (и часто низкие) поступки не только перед лицом своих ближайших родственников и сослуживцев, но и бытия в целом. Тем самым, не исключено, хоть как-то застраховав оное от небытия.
Архитектор жаропрочного литья
(Академик-металлург Сергей Кишкин)
В его, академика Кишкина, "святцы" я заглядывал практически ежедневно, приходя на протяжении многих лет на смену в литейку калужской "моторки". То бишь – известного в городе оборонного завода "КаДви". Перед моей пузатой вакуумной плавильной печью марки УППФ-3М красовался стенд с таблицами химсостава сплавов, из которых предстояло разливать очередную плавку. Составы были сложные – на полтора-два десятка элементов таблицы Менделеева. В компании с никелем там красовались и алюминий, и молибден, и кобальт, и титан, и вольфрам, и хром, и гафний, и ниобий… Короче – мудреный состав в полной мере соответствовал сложности и ответственности предстоящей операции – в точном соответствии с однажды предписанным академиком рецептом отлить лопатки, крыльчатки и сопловые аппараты для газотурбинного двигателя танка Т-80. Того самого, что военные атташе иностранных посольств, любуясь им во время испытательных маневров на полигоне в Алабино, всякий раз почтительно именовали "летающей крепостью".
Это уже второе наречения металлургического детища Сергея Кишкина подобным эпитетом. Сначала полетела крепость на крыльях – одетый в кишкинскую броню штурмовик ИЛ-2. Было это во время войны, когда молодому учёному на самом высоком уровне поручили спроектировать и отлить надежный щит для мощной крылатой машины. Потом уже полетела крепость на гусеницах – снабженный газотурбинным силовым агрегатом самый могучий советский танк. То было уже в послевоенное время. В промежутке между двумя полетами уместилась масштабная работа выдающегося отечественного ученого-металлурга Сергея Тимофеевича Кишкина по созданию особой сложности жаропрочных сплавов, способных выдержать сверхтемпературные перегрузки, рождаемые в ревущих турбинах, как на земле, так и в воздухе.
Бурно стартовавшее в мире в послевоенные годы газотурбинное дело обещало транспорту (в том числе и военному) качественный рывок в мощности, скорости и эффективности. Однако рывок этот могли сделать только те, кто разгадает секрет изготовления самых критичных турбинных деталей – лопаток, крыльчаток и сопловых аппаратов. Воспринимающих на себя первый и самый мощный температурный удар разогретых газов – до 1000 градусов по Цельсию. Ранее в таких температурных режимах двигательные установки не работали и конструкционных материалов для них не изобреталось. С тех пор борьба за жаропрочность сплавов приобрела в мире довольно ожесточенный характер. Кто первый создаст жаропрочку (так её у нас по-простецки называли в цехе), тот победит в газотурбинной гонке. Прибавка каждого десятка градусов жаростойкости лопаток сулила новые сотни киловатт добавленной мощности газовых турбин.