Мудрец сетовал на неродственность и небратство. Все раздираемо противоречиями. Кипит вражда и грохочут войны. Причины – больше природные. Те, что сотворены нерегулируемым космическим хаосом и отпечатком легли на род людской. Посему – природе, космосу нужен опытный поводырь. Дабы те перестали искушать несовершенных человеков: ссорить их и вводить в гнев. Несовершенства, таким образом, должны улечься. Люди – поумнеть. Космос – облагородиться.
Русский космизм, званный в этот мир Николаем Федоровым, взял на себя роль пастора звезд и галактик. Духовника квазаров, пульсаров и черных дыр. Планет – в частности. Земли – в том числе. Всего, на что падает взгляд в верх. Туда, где человеку дано навсегда остаться самим собой. То есть – творимым и творцом.
Полвека с турбинами
(Академик Владимир Кирюхин)
Калуга – город купеческий. Так получилось. Заметно прижимистый. Посему с наукой как-то здесь не особенно клеилось. Больше – с торговлей. Да – с бюрократией. Да – с крестными ходами…
За шесть с половиной веков город обзавелся единственным полновесным академиком. Плюс – еще одним настоящим членкором в придачу. Оба – люди достойные. Понятно, в купеческих реалиях – редкие. И точно: оба – залетные, нездешние, не калужских кровей. Первый – академик Владимир Кирюхин – с полтавщины. Второй – членкор Александр Дерягин – с Урала. На пару сделали научное реноме не особо ранее усердствовавшей в науках Калуге.
Когда на рубеже веков я, калужский газетчик, собрался с духом взять интервью у патриарха отечественного турбиностроения Владимира Ивановича Кирюхина, то не знал, что оно будет последним в его жизни – содержательной, длинной и героической. Мало того, что – настоящий академик, создатель турбин для атомных подводных лодок, главный конструктор калужской "турбинки", но и еще – фронтовик-орденоносец.
Я знал, что Кирюхин никогда не мельтешил на публике, не рвался выступать с трибун, если и депутатствовал, то без фанфар, не мелькал в прессе. Причем, на столько, как я позже выяснил, не мелькал, что моё с ним последнее интервью оказалось чуть ли не первым за его полувековой стаж главного конструктора. Во всяком случае, других его публикаций, сколько я не старался, обнаружить не удалось.
Видимо сказывалась секретность. Я припомнил, как всякий раз приходя по газетным делам в начальственные кабинеты КТЗ, чувствовал за спиной дыхание представителя первого отдела. Один раз даже уловил робкий взгляд генерального в адрес служителя заводского ФСБ – мол, разрешите об этом народу сказать или нет… И в самом деле, всё было очень серьёзно – калужская "турбинка" усердно ковала ядерный щит страны. Тот, что пребывал не на суше, или таился в катакомбах пусковых шахт, а был спрятан в пучине морской. А также – за многочисленными проходными с хитрыми системами допуска к цехам и КБ.
К Кирюхину меня проводили длинными коридорами главного корпуса КТЗ, а потом заводского КБ. Помню стеклянные двери. Чертежные доски (компьютеры только входили в обиход). Столы. Кабинеты. Довольно пожилой человек в коричневом костюме и при галстуке тепло встретил меня в одном из них – довольно скромном и тесном. Я огляделся. Ничего лишнего. Стиль деловой. В "красном углу", где раньше вешали портрет Ленина, а еще раньше – лики святых угодников – портрет Доллежаля.
– Ваш учитель?..
– Да, это он, Николая Антонович, мой товарищ, – сразу окунулся в воспоминания академик. – Это был плутоний – первый ядерный реактор для лодок. Доллежаль его конструировал. Высочайший профессионал. Мы начали делать для него одну систему. Сложную. Я заупрямился, стал сопротивляться: мол, бесполезно все это – ничего не выйдет. Тогда Доллежаль обращается в правительство. Вызвали меня. Наподдали как следует. Пришлось сделать. Доллежаль, правда, потом извинялся, что ругаться ходил на меня. А не за что было извиняться. В итоге получилось так, что мне и еще пяти академикам дали за эти дела Ленинскую премию…
В словах "эти дела", очевидно, заключалась гигантская работа особой секретности, проводимая оборонным комплексом страны, в том числе и на промышленных площадках КТЗ.
– И все-таки первые атомные подлодки ходили не на калужских турбинах…
– Первые в 60-ые годы были ленинградские. Так называемое первое поколение турбин – железные, тяжелые, сложные с не очень удачными схемами. Потом перешли на второе поколение. Здесь мы уже подключились делать бортовые системы. Затем появилось промежуточное поколение, за которое никто кроме Калуги не взялся. Потом – следующие. Наши машины малошумные. Силовые установки легче в несколько раз. Огромная мощность. Быстрый запуск. На прочность испытываем, дай Бог как! Я всегда говорил своим: «Не ломайте лопатки». Мы ведь при испытаниях ломаем все – ищем предел прочности. Рассчитываем его с максимальным запасом. И результат соответствующий. У того же «Дженерал электрик» лопатки на всережимных турбинах ломаются раньше, чем у нас…