Порой даже приходит сомнение, а может быть это закономерно? Ведь если в последние годы наблюдается кризис театра, то почему не может наступить кризис телетеатра? Публицистика сегодня так ярка, что с ней трудно тягаться фантазии художника. Вот и литдрама обратилась к публицистическим жанрам. И может быть верно то, что телетеатр «изжил себя», обогатив находками такие ныне популярные информационные программы, как «Взгляд» или «120 минут»?
Но вот вышел в эфир телеспектакль Михаила Козакова «И свет во тьме светит» по пьесе Л.Н. Толстого — и рухнули сомнения. Жить телетеатру, жить. Быть и высокой художественности, и философии, и моральным концепциям, и замечательной игре актеров, таких, как Петренко и Купченко. По силам телетеатру будить мысль и чувства современного человека, обращать его взор к подлинной литературе. По силам ему тон толстых журналов, который задали публикуемые там произведения, десятилетиями не выходившие в печать. Конечно, для этого телетеатру должно подняться на новую ступень своего развития. Подняться, опершись на опыт спектаклей прежних лет. Взяв лучшее, отказавшись от несовершенного. И право, не грех повторить в эфире то, что действительно удалось его первооткрывателям.
И надо остановить операторов, режиссеров в их решении покинуть ТВ. А сделать это можно, лишь разобравшись в причине уходов. Отчего это происходит?
Не оттого ли, что на телевидении все еще удерживается климат, порожденный эпохой застоя. Когда зачастую решающее значение приобретает окрик руководителя: «Я главный, и поэтому все будет так, как я решил». Творческая инициатива при таком положении дел становится помехой и всячески подавляется. Ее сменяет творческое безразличие. Люди перестают гореть, искать, создавать. Они начинают, подобно делопроизводителям, служить, исполнять приказы и распоряжения. Формализм пускает свои корни. И незамедлительно расцветает то, что в зачаточном состоянии есть в любом творческом организме: сплетни, подсиживание, зависть к более способным, стремящимся, несмотря ни на что, к художественным откровениям. Конечно, когда режиссер получает право на постановку, он вместе с редактором спектакля приобретает на три-шесть месяцев и самостоятельность. Сам формирует творческую группу, сам определяет ее законы. Если ему удается собрать единомышленников, то возникает и творческая атмосфера. Но вот спектакль закончен. И режиссеру, чтобы осуществить следующую постановку, приходится вновь сражаться против интриг, которые, повторяю, способных жалят особенно остро. В сущности по-пустому тратятся нервы, силы, время. Не каждый выдерживает такой ритм — многие уходят. Остаются чаще всего те, кто и в период гласности способен на безмолвное существование. Они продолжают служить, исполнять приказы и поручения. Вот и получается, что выражение: «У нас в конторе» — не только дань современному жаргону. Подобное не может не сказаться на результатах работы редакции: все меньше премьер, все меньше взлетов.
Как же изменить подобную ситуацию? Опыт театров говорит о том, что аналогичное положение резко меняется, если во главе коллектива встает подлинно творческая личность, независимо от того, главный ли это режиссер или директор.
С моей стороны проще всего было написать заключительную фразу о том, что я верю: в недалеком будущем в редакции литературно-драматических программ будут работать только творческие люди, под руководством интересной личности. Но чтобы это стало возможным в недалеком будущем, уже сегодня создателям художественного ТВ надо занимать активную позицию. Судьбу спектаклей не решат молчаливые соглашатели, не остановят они нелепую работу «ветряных мельниц». Телевидение, если хотите, ждет тех, в чьем характере живут черты знаменитого идальго, неустрашимого рыцаря из Ламанчи.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
С размышлений о повести Николая Васильевича Гоголя «Портрет» я начинал свои заметки. Премьерой телеспектакля вполне логично было бы их завершить. Так и собирался сделать. Но финал все не получался. Каждый новый день приносил события, которые, казалось, необходимо было отразить на страницах. А потом последовали эти два удара... Из жизни ушли бесконечно дорогие для меня люди. Сначала Юрий Богатырев, а несколько месяцев спустя Георгий Александрович Товстоногов. Мне казалось кощунственным, что по отношению к этому человеку, которого считал Учителем, гениальным режиссером, посмел допустить в своих воспоминаниях юмористическую тональность. Решил все переиначить, переписать, переделать. Но сразу взяться не мог — не имел сил, а по истечении времени понял: есть люди, которые совсем не покидают этот мир. Они продолжают жить в содеянном, в памяти поколений, будоражат воображение молодежи вопросом: каким он был? И поэтому каждое воспоминание очевидцев, каждая живая деталь имеет право на существование. И еще вот о чем подумал. И в Георгии Александровиче, и в Юре многое было от Дон Кихота, но они были счастливее знаменитого идальго. Потому что не только посмели служить прекрасному, не только не побоялись «ветряных мельниц», но и сумели победить их, добиваясь поставленной цели. Хотя это было и не просто, и не легко. Провожая в последний путь Юрия Богатырева, многие задавали риторический вопрос: почему так рано? Ведь, казалось бы, счастливая актерская судьба, от природы богатырское здоровье. И вдруг отказывает сердце в сорок два года... Почему? Риторический вопрос не оставался без ответа. Вопрошающие отвечали сами себе: работал с колоссальной самоотдачей и на репетициях, и во время представлений. Горел. Поэтому и счастливая актерская судьба. Но вот не выдержало сердце...
А разве легко было Товстоногову в самый расцвет застоя служить вечным истинам и создавать спектакли, получившие признание страны и мира? Георгий Александрович доказал на деле, что если верить, хотеть и действовать, можно добиться того, что по началу многим кажется пустым донкихотством.
Я непременно должен об этом сказать своим студентам и тем, кто будет читать эти записки не из простого любопытства, а с трепетной верой в художественное телевидение. Сказать именно сегодня, когда прямые трансляции, острые публицистические программы, приковали внимание миллионов и, казалось бы, определили основное направление ТВ: документальность, а не художественность. Мне кажется, что подобное суждение опрометчиво, поверхностно. Если же смотреть глубже, то следует признать, что сегодня идет развенчание псевдохудожественности на ТВ. И это очень полезный процесс.
Сегодня мы жадно тянемся к прямым трансляциям, к острым публицистическим передачам. И это естественно. Гласность стала для нас окном в мир свежего воздуха, которого так долго не хватало. Мы переживаем стадию счастливого опьянения и все, что не связано с ним, нам кажется не имеющим смысла. Но гласность призвана быть нормой жизни. И как только это произойдет, как только мы привыкнем к свежему воздуху, непременно ощутим потребность в ином, в философии вечных истин, которые и заключает в себя классическая литература. Внимая злободневности, следуя ее законам, жадно потянемся к той самой духовности, которая призвана облагородить человека, раскрыть перед ним мир добра и красоты, научить сопереживанию, состраданию и милосердию. Вернуть такие понятия, как честь, долг, порядочность, любовь. Заставить человека взглянуть на себя критически, помочь ему изменить природу своего сознания, без чего цивилизации не сделать очередного витка вверх по эволюционной спирали.
Исходя из того, что большинство людей сегодня избегает читать классические произведения, предпочитая им периодику, но согласно внимать экранному действию, я убежден, что именно телетеатр должен открыть им богатство мировой литературы. Конечно, телетеатру необходимо подняться на новую ступень развития. Подняться, опершись на опыт спектаклей прежних лет, взяв лучшее, отказавшись от несовершенного. И сделать это предстоит молодым, тем, кому адресую написанные строки. Тем, кто готов посвятить себя художественному телевидению. Что же пожелать им? Чем напутствовать? Не бойтесь прослыть Дон Кихотами, но в сражениях с «ветряными мельницами», а они будут, постарайтесь оказаться счастливее знаменитого идальго.