Трагедия с мамой Василия случилась уже во второй кремлёвской квартире, в Потешном дворце. Первая кремлёвская квартира семьи была по адресу Коммунистическая улица, 2. Сама вторая квартира из себя представляла совсем не дворцовые хоромы, хотя была уже поудобнее и просторнее первой.
Нам с Васей, помню, тогда очень хотелось после парада 7 ноября поехать за город, покататься на лыжах. Самое главное для нас в то время на даче было – на лыжах покататься. По-моему, Каролина Васильевна Тиль, помощница по дому, домоправительница, сказала Надежде Сергеевне накануне: «Ребята попразднуют, поедут кататься на лыжах». А Надежда Сергеевна отвечает: «Я заканчиваю Академию, и скоро мы по-настоящему отпразднуем – устроим праздник по поводу ее окончания». Она училась в Промышленной Академии на факультете текстильной промышленности, специализировалась по искусственному волокну. Ее узкой специальностью были бы искусственный шелк и вискоза. Ну, мы уехали на дачу на лыжах кататься. По-моему, 9-го утром позвонили, чтобы мы срочно с Василием приехали в Москву. Вернулись в Москву, я заехал домой. Только мы с мамой расположились для расспросов, обмена новостями – вдруг звонок. Мама взяла трубку, заохала, заахала: «Ой, Надя умерла». И мы туда пошли. У меня записано, как и что было на похоронах.
Надо сказать, что у Надежды Сергеевны были постоянные, очень сильные, совершенно невыносимые головные боли. Она часто держалась за голову и вскрикивала: «Голова, голова». Она нередко ездила в Германию якобы к работавшему там старшему брату. Но в действительности, чтобы показаться немецким профессорам. И накануне 7 ноября, и в день парада она тоже держалась за голову – её вновь мучили боли. Парады раньше длились 4 часа: с 8 до 12. Мы вместе с Надеждой Сергеевной стояли перед входом в Мавзолей. Потом она, держась за голову, ушла раньше, а мы после парада уехали на дачу. Ну и вот такое горе случилось.
Гроб с телом стоял в здании ГУМа. Там примерно в центре есть со стороны Красной площади такая ниша, в ней – лестница на второй этаж. Там дверь, за ней помещение, где и был выставлен гроб. Сталин буквально рыдал. Василий всё время висел у него на шее и уговаривал: «Папа, не плачь, не плачь». Сталин склонялся над горбом и рыдал.
Когда гроб вынесли, Сталин шёл сразу за катафалком. Потом оркестр, мы шли за оркестром. Процессия шла к Новодевичьему монастырю. У могилы Сталин стоял с одной стороны, мы с Васей – с другой. И между нами никого не было. Сталин был убит горем. Взял горсть земли, бросил в могилу. Нам сказали тоже взять землю и бросить. Мы спросили, для чего. Нам ответили, что так надо.
Так что в Соколовку Сталин после уже не ездил.
После Зубалово основной дачей стало Волынское: в 1934 году Сталин перебрался на эту дачу как основную. При этом в Зубалово он порой приезжал и после того, как появилась дача в Волынском, навещал членов его семьи, которые там жили: Сергей Яковлевич Аллилуев, его тесть, теща, Ольга Евгеньевна, туда наезжала. Когда Яков, старший сын Сталина, женился, он там с семьей жил. Приезжала туда Александра Семеновна – сестра первой жены Сталина, умершей в 1907 году. Туда приезжала ещё одна ее сестра, Сванидзе.
А в Волынском был рабочий дом, где он постоянно собирал людей для работы и сам работал. Не устраивалось там никаких торжеств или застолий в удовольствие. Там было удобнее собираться, чем в Зубалово. Собственно, во многом потому и была построена эта дача, что близко к Москве. Помещение удобное – с выходом в парк, можно отдохнуть, сделали большую открытую веранду, в хорошую погоду на ней можно было работать. Сталин любил работать на веранде. Можно это назвать ближней дачей. На самом деле это был выносной пункт управления нашего государства.
Корр.: Эту дачу специально строили для Сталина? Может, были учтены какие-то его пожелания?
А.С.: Да, строили специально для Сталина. Правительственную дачу, одним словом. Наверняка какие-то пожелания у него были, но какие именно – не могу сказать. Ничего особенного в даче не было. Конечно, учитывалось пожелание, чтобы ближе к Москве. Сейчас это уже в черте города. Ездили туда, съезжая с Минского шоссе.
Дача Сталина – это двухэтажный кирпичный дом; как любил Сталин, красился он в зеленый цвет. Поначалу это был маленький кубик. Потом его расстроили. Многое уже после Сталина достроили. Служебное помещение рядом, галерея открытая. На первом этаже справа была столовая. Кабинет Сталина, как правило, был на втором этаже. В Волынском он часто работал в столовой. А в теплую погоду на веранде работал. На кухне и в Зубалово, и здесь, в Волынском, была печь из изразцов, возле нее кушетка. Здесь Сталин иногда любил прилечь погреться: думаю, делал это, когда суставы у него болели из-за ревматизма. Была спальная, столовая, рабочая комната – когда приезжало много народу, туда складывали одежду, подсобным помещением служила. В прихожей вешалка была, но при скоплении народа на всех не хватало места. Столовая располагалась при входе направо, она же – зал заседаний: большой длинный стол стоял, небольшой кабинетный рояль красноватого цвета, вероятно, красного дерева. Он предназначался для гостей, и на нем играл Жданов, который, кстати, вполне профессионально играл на рояле и на баяне.
Был участочек земли. Огородик, маленькое хозяйство. Уже отмечал, что Сталин считал: земля должна работать. Все должны работать, в том числе земля.
А в подсобной комнате, где раздевались прибывшие, был патефон и много пластинок. И в памяти в связи с этим осталось вот что.
Мы с Василием, ребятишки лет 12-13-ти, уже слышали такие имена, как Петр Лещенко, Александр Вертинский. Лещенко нам очень нравился, поскольку был понятен, приятно слушать бравурные легкие романсы или песни с налетом цыганщины, музыка танцевальная у него, как правило, ну а для детям, становящимся из мальчиков юношами, это очень нравилось.
Вертинский был нам не вполне понятен. Но мы чувствовали отношение к его песням взрослых. И к Лещенко. И если к Лещенко они относились холодновато, то романсы Вертинского напевали сами, к нему было совсем другое отношение. И в отсутствие детей, когда нас не было в комнате, то из-за двери можно было слышать, что взрослые слушают Вертинского.
Как-то Сталин ставил пластинки, у нас с ним зашел разговор, и мы сказали, что Лещенко нам очень-очень нравится. «А Вертинский?» – спросил Сталин. Мы ответили, что тоже хорошо, но Лещенко лучше. На что Сталин сказал: «Такие, как Лещенко, ещё есть, а Вертинский – один». И в этом мы почувствовали уважение к Вертинскому со стороны Сталина, высокую оценку его творчества.
Корр.: Тогда Вертинский ещё не вернулся?
А.С.: Нет, Вертинский вернулся во время войны. Он просил разрешения вернуться, и разрешение выдал лично Молотов. Вертинский приехал.
Вообще не очень часто взрослые слушали пластинки. Потому что постоянно люди работали. Но пластинок было много. И мы, оставаясь одни, выбирали нравящиеся нам, ставили, слушали.
Корр.: Необходимость правительственных дач чем тогда была вызвана?
А.С.: Необходимостью отдыха, свежего воздуха, необходимостью хоть на несколько часов отвлечься от напряженной кабинетной работы в табачном дыму, постоянных утомительных разговоров одновременно нескольких людей. Отдых от всего этого, перемена обстановки, безусловно, были нужны.
Корр.: Поскольку дача строилась специально для Сталина, который на дачах работал, насколько было продумано удобство работы? Сколько человек обслуживали этот, как вы сказали, выносной пункт руководства страны?
А.С.: Конечно, была хорошо отлажена связь с аппаратом, с людьми, обслуживающими дачу. Допустим, из комнаты, где находился Сталин, с комнатами, где находятся люди, была постоянная связь по так называемому домофону. Это телефон из комнаты в комнату: индукторный аппарат, нужно провернуть его ручку, чтобы соединиться с нужным тебе человеком.
На даче был комендант. Когда-то был Михаил Максимович. Затем комендантом стал Сергей Александрович Ефимов, который раньше был комендантом в Зубалово, а затем стал и в Волынском. Комендант организовывал всю жизнь на даче: службы, систему связи внутри дачи, чтобы она была всегда скоммутирована с нужными пунктами.