«Хорошие. Мы не соперничаем, не воюем, как некоторые думают. Мы и не пересекаемся практически. «Белые» уходят к «черным», но связи не теряют. На два фронта никто не работает. Но бывает, что и белые археологи иногда продают свои находки на черный рынок – всем нужны деньги. Если находка не сыграет на имя и научный авторитет, можно на ней немного подзаработать. В тех местах, где копают «черные», «белых» археологов не бывает. На наши места и на автомобилях не добраться. Идем своим ходом. Да, раскапываем то, что «белые» бы никогда не нашли. Но подумайте, зачем эти драгоценности будут лежать в земле, если ими можно воспользоваться? Иногда «белые» все-таки приезжают туда, где мы копаем. Если такое происходит, то они нас культурно выставляют.
«Как вы разрабатываете маршруты и карты раскопок? Как строите предположения, что на определенной местности можно что-то найти?»
«Черному копанию» нельзя обучиться. Чем больше читаешь исторической литературы, тем больше знаешь. Мне достаточно взять в руки карту, на которой есть реки, и я могу смело предположить, что и где могу найти. Мы находим места раскопок просто: курганы не природные, засыпанные человеческой рукой сразу видно, они возникают там, где не должны быть – посреди поля, на большой возвышенности. По найденному осколку керамики легко можно определить период, когда вещь была произведена. Сейчас я откапываю ценности периода, начинающегося от восьмого века до нашей эры и заканчивающегося третьим веком нашей эры. Скифы – богатый народ. Их вещи приносят много денег. Основной территорией их расселения были степи между нижним течением Дуная и Дона, включая степной Крым и районы, прилегающие к Северному Причерноморью. Как раз рядом с нами».
«Сколько стоят вещи, которые вы продаете скупщикам?»
«Цены разные: от 500 до нескольких тысяч долларов. Цена зависит от художественного исполнения материала. От банальных мечей, ножей и железного оружия древности рынок уже ломится, поэтому цены на эти вещи бросовые. К примеру, хороший меч можно продать или купить за 200 долларов, чего не скажешь о шлемах – цена на хороший бронзовый шлем может доходить до 10-ти тысяч долларов, а если на нем еще и художественные рисунки – то и до 30-ти. Иногда находки бывают просто шедеврами, за которые скупщики до последнего сражаются. Скупщиками выступают частные лица. Часто мы звоним им сами, иногда они приезжают прямо на место раскопок. Там и заключают сделки».
«Бывают ли у Вас проблемы с полицией? Возникают ли конфликты с местными жителями?»
«Мы копаем в лесу, в горах – там никого нет. Каким-то копателям, я слышал, помогали местные жители, водили их на якобы «странные места». С полицией тоже по-разному. Чаще всего решаем проблему просто – даем им деньги. Где-то и полиция имеет свои ценники. Мне рассказывали, как в Апшеронском районе все раскопки «черных» проходили под их присмотром. На Таманском полуострове также.
«Есть ли места, куда вы точно не отправитесь на раскопки?»
«Опасны большие курганы. Я слышал, как завалило землей двух копателей, желающих поживиться на таком кургане. Двое погибли, один остался инвалидом. Так что я пока не рисковал. А на малых чего только нет – и мечи, и шлемы, и кольчуги, и керамические горшки – они не так ценны, как золото, но не менее красивы. Недавно откопали скифский боевой рог, потрясающий, покрытый золотом с красными рубинами. И еще под небольшим курганом нашли останки древней царской семьи. Сохранились кости и родителей, и детей, и даже домашних животных».
«А бывает все же так, что вы сдаете находки в музей?»
«Иногда мы не можем продать некоторые вещи: они настолько уникальны, что просто не могут не быть в музее. Люди должны о них знать, видеть. Конечно, мы не признаемся музейным работникам, что мы их раскопали сами, «включаем дурачков» говорим, что видели, как трактор распахал землю, а в пыли мы нашли эти диковинки. Делаем вид, что не знаем ценности найденного. Скажу вам честно, мы бы могли много всего интересного и удивительного рассказать и показать музеям, если бы знали, что ничего нам за это не будет. А по новому закону будет – шесть лет. Кости захороненных мы перезахороняем. Это наш негласный закон».
О тирании
Насилие питается покорностью, как огонь соломой. Владимир Короленко
Насилие бывает разным, но именно с насилием в семье женщины встречаются чаще всего – по неофициальной статистике, до 70 процентов женщин когда-либо сталкивались с этой проблемой.
Последний год в Сети набирает обороты флешмоб в поддержку закона о домашнем насилии, запущенный активисткой Аленой Поповой и блогером Александрой Митрошиной. Соавторами выступили еще 12 человек, в том числе блогеры с аудиторией до 2 млн человек. Они выложили в Инстаграм фотографии с макияжем, имитирующим синяки, ссадины и кровь, под фото «я не хотела умирать». Флешмоб поддержали многие, было выложено более 6000 фотографий с личными историями девушек и призывом поддержать законопроект. Активисты собрали уже около 100 000 подписей под петицией. Эти девушки требуют принятия закона, который есть уже в 146 странах мира. В качестве аргументов – суровая статистика. В России сейчас 16 млн жертв домашнего насилия (по данным Росстата), 80% женщин, обвиненных в убийстве, сидят за самооборону при домашнем насилии. Из них – 2488 дел по статье 105 УК РФ «Убийство». За новый закон активисты бьются уже более пяти лет. Его пока так и не приняли. Поэтому насильники продолжают бить своих жертв, потом спокойно платят штраф из семейного бюджета, ждут год, чтобы не было повторных побоев, и бьют снова. Если бы завтра начал действовать этот закон и государство защищало не насильников, а жертв, не было бы всех этих ужасных историй… Маргарита Грачева осталась бы с обеими руками. Наверно, вы слышали эту нашумевшую историю о женщине, которой муж отрубил руки. Сейчас у нее бионический протез. Недавно она выпустила книгу, повествующую о том чудовищном вечере, когда ее муж вывез в лес и там издевался. Потом сам ее отвез в скорую. Сейчас он отбывает срок в тюрьме. Маргарите, можно сказать, повезло… Яне Савчук, Алене Вербе, Оксане Садыковой – меньше. Они мертвы, погибли от домашнего насилия.