Таким образом, «несбалансированность» отношений между человеком и природой, появляющаяся как следствие возрастания локальной (местной) плотности населения, так и развития техники охоты и собирательства приводила к все более частым нарушениям равновесия между людьми и средой их обитания. В этих условиях человек должен был либо погибнуть, либо начать обрабатывать землю и разводить животных. Конечно, многие покидали родные места и искали лучшей доли. Иногда таким племенам удавалось найти области, обеспечивавшие наилучшую сбалансированность. В этом случае племена замирали на одной ступени развития на многие века и тысячелетия. И выигрывали всегда лишь те, кто оставался в более неуютной обстановке, заставляющей «шевелить мозгами». Не следует, однако, думать, что один лишь недостаток мясной пищи заставил человека перейти к животноводству. Охота очень долго оставалась главным источником мясных деликатесов.
В 1121 году епископ Никанор в своем послании князю Святославу жалуется, что на Руси питаются «поганой» лесной дичью: «Давленину ядяще, и звероядину, и мертвечину, и кров, медвежину и бобровину и вся гнуснейшая его». Как исторические, так и археологические источники убеждают нас в том, что 500–700 лет назад большую часть потребности в мясе покрывало не животноводство, а охота.
Да что там давний XII век! В 1962–1964 годах исследователи Мэтьюс и Дэсманн, работавшие в Южной Родезии, неопровержимо доказали, что в этой части Африки и по сей день доход, получаемый от стад домашних животных, содержащихся на ферме, меньше дохода, который можно получить за счет рациональной охоты на той же площади!
Уже один этот пример заставляет усомниться в возможности прямого перехода от охотничьего промысла к животноводству. Если же с карандашом в руках подсчитать затраты труда в чисто охотничье-собирательском хозяйстве и таком, в котором на дополнительном подкорме находятся одомашниваемые животные, то результат будет однозначен: первобытное животноводство во всех условиях по своей эффективности значительно ниже охотничьего промысла. А раз ниже, то, значит, животноводство никак не могло вырасти из охотничьего хозяйства. Безусловно, приручать диких животных охотникам было не в диковину: они отлично знали их повадки и обычаи. А вот оставлять их при себе в хозяйстве не хотели. Раньше не хотели и сейчас не хотят. Невыгодно. А потому ненужно.
Что же касается перехода к земледельческому производству от развитого охотничье-собирательского, то такой во многих случаях мог оказаться вполне целесообразным. Эффективность первобытного земледелия и неэффективность животноводства по сравнению с хозяйством охотников и собирателей вытекает из факта, о котором мы уже упоминали выше. Чтобы свинья могла нарастить 1 килограмм мяса, она должна съесть 10 килограммов зерна. Зачем же первобытному человеку заниматься таким расточительством? Животноводство для него непозволительная роскошь. Целесообразнее было съесть растительный продукт самому, а с мясом можно было и перебиться до следующей охоты.
Итак, животноводство как отрасль производства, а не игра в приручение диких зверьков, появляется позже земледелия, когда последнее развилось достаточно, чтобы оставить кое-что из своих продуктов для разводимых животных, чтобы можно было высвободить какое-то количество рабочих рук и вложить в них пастушеский посох.
Ну а что же чисто скотоводческие племена с их необозримыми стадами и полным отсутствием земледельческого промысла?
Так называемые номады, не знающие земледелия или занимающиеся им «наездом», народы-пастухи — явление более позднее. Коня и верблюда им дали оседлые земледельцы, которым и принадлежит приоритет в изобретении нескольких десятков новых живых существ — домашних животных.
Произошла ли уже корова?
— Произошла ли уже корова? Вот тебе раз! Вы что же, сомневаетесь в ее существовании?
— В существовании — нет. А вот в том, что она настоящая, — да.
— ???
— Корова — это биоустройство, преобразующее сено и силос в молоко…
— А вы что же хотите — сразу в кефир и сметану? Чем вас, собственно, не устраивает это бедное животное?
— Не только это. И не только меня…
Осенью 1981 года исполнится две тысячи лет со дня смерти одного из величайших поэтов древности — Вергилия. Над его могилой была высечена эпитафия, сочиненная, по преданию, им самим. Вот она: