— Теперь ему станет легче — заметила она, с преувеличенным вниманием разглядывая три медленно стекающиеся воедино капли — Может он даже вернется в родное селение. Поздновато для начала новой жизни с новой семьей, но добрая поддержка старых друзей пойдет ему на пользу.
— Лучше сидеть на солнечной завалинке с кем-то, чем одному — согласился я, выводя лошадь из-под навеса и оглядывая мрачноватый старый амбар с примыкающей к нему ригой — Ты сделала доброе дело.
— Так ты понял?
— Что вместе со слезами он потерял и немного старого горя? — улыбнулся я — Не видел, но… почувствовал. Ты словно вскрыла старый нарыв с заскорузлой коркой и выпустила больную кровь.
Сильга с облегчением улыбнулась в ответ:
— Рада что ты понял правильно. Мы сильги часто заставляем людей плакать и многие думают, что мы злые насмешницы, что любят забавы ради ворошить давно остывшую золу на пепелищах горя…
— Я не из таких.
— Тот бродячий торговец, что убил несчастную семью Бутроса — где он?
— Как я и говорил — казнен.
— Казнен — с кивком повторила девушка и, поймав несколько красных нитей в руку, начала задумчиво наматывать их на палец — Это я помню. Но где он?
— Он? Останки?
— Да. Тело казненного. Ты говорил, что догадываешься, где могло упокоиться его тело. Подскажешь?
Кивнув, я развернулся и взглянул на неподвижно сидящего на старом бревне Бутроса, пододвинувшего ноги к остывающей глиняной печурке. Подставив морщинистое лицо затухающему свету, старик едва заметно улыбался.
— Подскажу — ответил я наконец и одним мягким движением поднял себя в седло — Если пойму, что это действительно необходимо.
Поднявшись следом за мной в седло, сильга первой ткнула лошадь в бок и двинулась к покрытой лужами дороге, неспешно поправляя длинную накидку, что скрыла ее ноги до голеней. Я последовал ее примеру и расправил плащ. Будет жарковато, зато уберегу одежду от пятен грязи, что летит ошметками из-под колес встречных повозок.
— Мне надо осмотреть тело казненного бродячего торговца, палач Рург.
— Это я и так понял. Но для чего?
— Возможно убивал не сам торговец.
— А кто же? Он сам признался. А старый Бутрос — выживший свидетель.
— Нет-нет, я не говорю, что другие руки держали топор. Но душа торговца… его разум… возможно они были порабощены.
От ставшего более низким и хрипловатым голоса сильги меня не пробрала дрожь, но вот ленивая сонная дрема от меня ушла мгновенно. Подобравшись в седле, подавшись вперед и заставив коня двигаться чуть быстрее, с плеском окуная копыта в мутные лужи, я спросил:
— Порабощены кем?
— Кхтуном — доверительно сообщила мне девушка.
Я пытался сдержаться. Но не получилось и, скрючившись, зажав рот ладонью, я испустил приглушенный хрюкающий смешок.
— Ты нашел в моих словах что-то смешное, палач Рург? — голос сильги резко похолодел, сама же она негодующе выпрямилась, уставилась на меня сердитыми глазами — Что так развеселило тебя в моих словах, Нагой Убийца?
Как назло, навстречу нам трясся в седле почтовый курьер в длинном кожаном плаще, что услышал окончание последней фразы и изумленно уставился на меня, уже открывая рот для насмешки или вопроса. Но тут с его сонных глаз спала пелена, он увидел красные отметины на моем плаще, зацепился взглядом за красную рукоять топора и… со щелчком зубов захлопнув рот, поспешно пришпорил лошадь и разминулся с нами в гробовом молчании.
— Прошу не называй меня так — мягко улыбнулся я.
— Прошу не смейся надо мной! — парировала сильга Анутта.
— Я смеялся не над тобой — возразил я — Но… кхтун?
— Кхтун!
— Они существуют на самом деле?
— Еще как существуют! И поверь — в них нет ничего смешного!
— М-да — осторожно произнес я, стараясь не рассердить вспыхнувшую девушку еще сильнее — Вот так детские сказки становятся былью.
— Скорее детские страшилки… — уже не столь зло пробурчала девушка — Прошу прощения за мое негодования, палач Рург. Ты имеешь право смеяться.
— Кхтун… — повторил я — Первый раз я услышал о нем в самом юном возрасте. Меня стращал ими отец, говоря, что после заката не стоит выходить за дверь, если я не хочу стать добычей кхтуна.
— И он был прав! А еще нельзя долго любоваться отблеском закатного света в оконном стекле. Ну и уж точно нельзя вглядываться в свое отражение во льду. Кхтуны слабы. Взрослого им не одолеть. А вот детские открытые души — лакомый для них кусочек. Не сосчитать сколько несчастных детей сошли с ума только потому, что излишне долго вглядывались в темный лед, что сковал за ночь бочку с дождевой водой. Еще кхтуна можно случайно пронести через порог внутри гнилого полена или снежка…