Выбрать главу

был  жутко  образован.  Более  того,  ему  все  это  очень  нравилось.  Очень

умный, прекрасно начитанный.

Ю. К.: Про начитанность я бы хотел закончить. К семье потом вер-

немся. Мы не говорили о Мандельштаме и о Блоке почему-то не говори-

ли. М. Н.: Что еще надо сказать, очень интересная фигура Н. Заболоц-

кий, которого мы несколько смяли. Эта увлеченность материалистической

философией и философией вообще, которая была жутко неоднозначна, и

вообще, возможность осознать все умом и интеллектом вплоть до Бога,

было такой мощности, что практически все люди были в этом завязаны.

И вот вернемся к Заболоцкому. Эта философия была жутко неоднознач-

ной. Если познакомиться, системно почитать Циолоковского, Чижевско-

го – все это их пространство, где все мы живем: люди,  звери, самолеты,

пароходы. Да, и Вернадский тоже… И это все необязательно гуманизм,

ибо кризис гуманизма тоже был. Еще у Платонова в «Ювенильном море»

все это слышно. Это как раз не преклонение перед человеком. И у Циол-

ковского ставка на то, что выживает сильный. Это все следствие увлечен-

ности материалистической наукой и философией: раз мир познаваем, то

он и переделается. Надо сказать, что все, что касается обэриутов, – это

все  у  них  очень  слышно.  Поскольку,  реальной  жизни  должно  соответ-

ствовать реальное искусство. А жизнь в их понимании строилась именно

по этим законам. Так и у обэриутов, потому-то публика их не особенно

любила. У них была такая игра, игра в бисер. И у Заболоцкого тоже.

Ю. К.: Но он же шире этого.

М. Н.: Что ты, конечно.  «По лугу шел красавец Соколов…» 21 – никто

никогда у нас не выставлял красавца-мужика в очках и с гитарой. А пе-

ред этим, когда появляется Лодейников, и начинается шевеление жуков

и  трав,  получается,  что  все  эти  жуки  ударялись  ему  в  грудь  и  падали,

21 Н. А. Заболоцкий. «Лодейников».

38

и Соколов шел по падали. Если взять раннюю поэзию Заболоцкого, он

уже тогда начал вписываться в мир этого безумного круговорота в при-

роде. И по сравнению с ранней поэзией, в конце он от этого научного,

от материалистического взгляда, начал отходить. Я бы так сказала, со-

всем отошел. И когда он говорит:  «Да простит тебя бог, можжевело-

вый куст!» 22,  непонятно, к какому он богу относится, обращается. И эта

огромность этого бога Вернадского, Чижевского, Циолковского, единство

пространства и живущих в нем сохраняется. Но заряд милосердия и вели-

кодушия гораздо больше, чем в молодом возрасте. Именно поэтому моло-

дой Заболоцкий гораздо меньше нравится читателю.

Ю. К.: Был гуманизм Пушкина, Толстого и Достоевского. Они раз-

ные, это три разных аспекта.

М. Н.: Там всюду есть совесть и справедливость.

Ю. К.: Богоискательство в себе, снаружи. Откуда взялись эти люди,

другой совершенно нравственности? Чижевский, Вернадский, Циолков-

ский…

М. Н.: Эти люди взялись вот откуда: как только начали появляться

социал-демократы, Белинский. Писарев, Чернышевский и так далее, как

только они были объявлены фигурами номер один, как только на похоро-

нах Чернышевского кричали даже: «Ты Пушкина выше», тогда это все и

началось.

Ю. К.: То есть прагматика победила? Прагматика революции.

М. Н.: Там есть еще один момент, на который практически никто не

обращает  внимание.  Если  почитать  П. Н. Милюкова  «История  русской

интеллигенции», там на примере Добролюбова и Белинского становится

видна умалчиваемая сторона. Нам из них сделали героев. Просто-таки

люди из кованой стали. Если читать Милюкова, я не говорю, что он сни-

мает с них героический пафос, но там есть момент, которого нельзя не

заметить, это момент некоторой обиды. Момент некоторой человеческой

недостаточности, которую эти люди поначалу испытывали рядом с людь-

ми другого ранга. С такими как, скажем, Жуковский, Пушкин. Испыты-

вали, несомненно.

Ю. К.: Некоторую второсортность? По-другому не скажешь.

М. Н.: Да,  их  не  блистательность,  их  не  светскость.  Отсутствие

в них героизма в том плане, в котором он был присущ дворянству. Там

есть чудовищные эпизоды, когда молодой Белинский роняет фужер и об-

ливает белые панталоны чуть ли не Жуковскому. И в ужасе, не зная, что

делать, желает только убежать. И такое мучительство в общении с людь-

22 Н. А. Заболоцкий. «Можжевеловый куст».

39

ми было очень долго. Поэтому люди, которые стали верными революци-

онно-демократической среде, находили в этом исцеление, защиту, щит и

меч. Они находили свой первый сорт. Это просто ужасно.

Ю. К.: После революции все дворяне стали вообще пятым сортом.

И у Заболоцкого получается, что вот это есть результат метаморфозы, ме-

таморфозы, видимо, антропологической. Это ведь пошло все оттуда.

М. Н.: Тут  есть  немыслимо  интересные  вещи.  Скажем,  вот  какие.

Ты  посмотри,  открой  словарь:  культура  и  этнография.  Если  мы  берем

крестьянский двор, те обычаи, это будет этнография. А у Пушкина ника-

кой разницы – вот это культура. И когда я первый раз прочла сон Татьяны,

стояла свечкой несколько часов, когда там медведь и мост, потому мед-

ведь… знаешь, что такое медведь? Медведь со времени древних угров,

значит с доисторических времен, – это значимый сон, это секс-символ,

любовный символ. Это любовная связь. Любовник-жених. Волк – враг.

Когда он нам говорит « Татьяна, русская душою, любила русскую зиму»,

это мы все понимаем, это русская душа, природа. Пушкин, кроме того,

что он был культурным человеком, он был еще и человеком отзывчивым:

как только раскопали древние черепки, он уже отозвался. То есть на все

крупные культурные события он откликался тут же, ему они были жутко

интересны. А ты посмотри на «Маленькие трагедии», это же Испания.

Человек, когда это читает, он же это упускает. Медведь и медведь. И пуш-

кинская женщина во сне этот образ видит совершенно естественно. И у

Пушкина вся эта народность не в том, что герой в красной рубахе по

ярмарке ходит, а в том дело, что Пушкин разницы в этом не видит, сам

такой.Тут еще вот какой вопрос: как читать «Евгения Онегина»? «Евгений

Онегин» – это энциклопедия русской жизни. То, что это энциклопедия

русской жизни, прочитывают очень немногие. Чтобы понять, что это эн-

циклопедия русской жизни, нужно очень много прочесть.  «Легко мазурку 

танцевал и кланялся»… Мазурка – самый сложный танец светского бала.

Самые сложнейшие коленца. И далеко не все могли в нем отличиться. Ве-

зут ее на ярмарку невест. Семь суток ехали они. Семь и семь. Все понят-

но. Но дело в том, что частные лошади на всех станциях обслуживались

в  последнюю  очередь.  И  эта  энциклопедичность,  картина,  сменяющая

картину, видна, только если я действительно все это знаю.

Ю. К.: А ты откуда это знаешь? Ты знаешь, просто потому что зна-

ешь, потому что начитана. А есть, скажем, у Лотмана огромный том ком-

ментариев, у Набокова тоже что-то.

М. Н.: Дуэли допустим… Ну, дуэлями я вообще очень давно интере-

суюсь, потому что дуэли – это ярчайшее проявление нашего националь-

40

ного характера. Мы сразу к высшему суду, к богу. Мы жуткие максимали-

сты, безбашенные. Еще одно, чтобы понять: я имею право судить Евгения

Онегина на дуэли, если знаю, что более жестокой дуэли, чем русская ду-