труд колоссальный.
Мне как-то по работе надо было вычислить в нашей речи мусорную
лексику, слова-паразиты. Я села к телевизору. Послушайте: волосы ж ды-
бом встают от телевизионного бескультурья, безграмотности. Лично, что
называется, убедилась в факте, который, по статистике, давно известен:
нынешние телеведущие используют не больше пяти (!) процентов сло-
варного запаса современного человека. Что же это такое, земляки, то-
варищи дорогие, соотечественники?! Ведь такого языка, как русский,
нет больше в мире. Всеми признано. О нем, и только о нем сказано – ве-
ликий. А до чего мы его низвели?! Я уж не говорю о содержании теле-
передач…
И вот как посмотришь вокруг, получается: страна превращена в ке-
росиновую лавку для стран, которые считают себя цивилизованными. За-
воды стоят, банкротятся или дышат на ладан, поля зарастают сурепкой.
Кто помнит, кроме людей моего возраста, что раньше по всему Уралу
были гречишные и льняные поля?! В наши синие горы упирались в эти
розовые и голубые поля. Где они теперь?!
Небезызвестный Владимир Познер, мэтр-телеведущий, несколько
лет (!) подряд заканчивал свои передачи словами: «Вот когда у нас будет
как там, на Западе…» Дескать, тогда и у нас будет хорошо. Каждый вечер
мне, зрителю, повторяли эту фразу. Что, мол, лишь в том случае, когда
у нас будет «как там», в России станет хорошо и правильно. Нам не нуж-
но «хорошо, как там». Нужно просто что б было хорошо. С древнейших
времен существует два способа жить: искать лучшего места или делать
лучше жизнь там, где стоишь. Все соблазняются первым, полагая, что
это легче… Но это СКУЧНО! На этом, первом пути ты будешь делать то,
что предложат, прикажут, что ситуативно складывается. Только на втором
пути ты поймешь, что такое Жизнь и чего ты сам в ней стоишь. Настраи-
ваться надо именно на это. С какого возраста? Да ясно же – с ясельного.
У нас в дошкольной группе дети занимаются с трех лет, и для меня давно
очевидно: и с ними можно спокойно, успешно работать в этом направле-
нии. Дошкольная группа у меня Екатеринбург строила. А дети в четыре
года вполне понимали: у Рима, Парижа или, скажем, Афин – одна исто-
рия, очень похожая. А у нас, у России – абсолютно другая! Уникальная.
422
С детьми можно разговаривать на самом серьезном уровне. Дети – на-
род толковый. Все зависит от интонации. И не надо мне говорить, что
Россия – на краю гибели (это нередко проскальзывает в разговорах или
по тому же ТВ). Я вижу вокруг столько красивых детей. Духовно краси-
вых. Одаренных. Они готовы заниматься чем-то серьезным, думать о се-
рьезном. Так не надо толкать им в руки что попроще, полегче».
В пору впадать в отчаянье. Что и происходит со всеми мыслящими
и страдающими (Пушкин: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…»)
людьми. У Майи Никулиной отчаянье иного рода, иного масштаба: это
множественное отчаянье, глобальное, когнитивное, онтологическое.
Поэт вне отчаянья – не поэт: неподъемная любовь, убийственная страсть,
изнуряющий быт, рутинный труд («работа»), сложнейшие отношения
с бытием – с земным и небесным – все это необходимо человеку, чтобы
продолжать быть поэтом. В таком состоянии поэт остается и пребывает
в постоянном напряжении и готовности к очередному духовно-поэти-
ческому поступку. Такая определенность и одновременно неопределен-
ность, непредсказуемость поступка есть свобода. Поэтическая свобода.
Свобода не сибарита и анахорета, а свобода поэта, пахаря, певца. И че-
ловека, живущего на бегу, на лету. Давным-давно я надумал для Майи
стихи. Вот они.
А что за гробом? – дети и долги
Да стоптанные в беге сапоги,
Да в Судный понедельник – Воскресенье.
Где снова ночь встает не с той ноги,
И шепчется: прости и помоги
В последнее уйти стихотворенье.
Поэзия Майи Никулиной – безусловный и сложнейший объект для
серьезного монографического исследования (ее стихи уже изучаются
в школе и в вузах, пишутся курсовые, дипломные и диссертационные
работы, в которых исследуется языковая, смысловая и концептуальная
специфика поэзии Майи Никулиной); такие труды еще появятся. Этот же
очерк лишь набрасывает эскиз к портрету большого поэта.
Майя Никулина, как и ее поэзия, абсолютно витальна, она – сама
жизнь, умная, талантливая, любящая, негодующая, гениальная, мудрая и
красивая. Майя – очень преданный и заботливый друг (она часто вспоми-
нает добрейшего Марка Рыжкова, доктора и переводчика армянской поэ-
зии, каким был он отзывчивым, бескорыстным и постоянным «помогаль-
щиком» всем, кто нуждался в реальной помощи и поддержке). Однажды
она передала мне письмо с точными и подробными инструкциями, как
423
лечиться, к кому конкретно обратиться, на какие телефоны звонить. Даже
спрашивала, как у меня с деньгами, если что – поможет. Конечно, Майя
не Марк, не врач, но душа у нее ревностно милосердная.
Подлинный поэт никогда никому ничего не должен, как сама при-
рода (у которой берут все и ее саму): он никому и ничему не служит. Поэт
делает то же самое, что делают земля и небо, – только звуком, словом,
интонацией, голосом.
Перестояло лето. Задубело.
Замучилось в крахмальной лебеде.
Уже стрекозы сохнут в борозде.
Уже душа от счастья отупела.
И уходи. И все. И слава богу.
И северок продует пустоту,
И застучат колеса на мосту,
И время выгнет легкую дорогу.
Заблещут кони темно-рыжей масти,
Тележный дух забродит по лесам.
Заплачет осень. И усталый мастер
Приценится к соседним небесам.
Поэт, как земное время, постоянно переживает чересполосицу и
смену ментальных сезонов, времен – циклов души. Он умирает от люб-
ви – и воскресает от новой. Поэт никогда не устает, если ему не пи-
шется – значит, это перемена погоды и времени года души, значит, он
«присматривается» к новым, соседним небесам (чаще – у истинного по-
эта – все выше, сквозь семь или девять, или сто слоев неба). «Душа от
счастья отупела» – жди грозных перемен. «И уходи. И все. И слава богу…
И время выгнет легкую дорогу…», – новую, обновленную, неизведанную
дорогу, – по Блоку – путь, который и состоит из таких обновленных дорог.
Сервилизм начисто чужд поэту. Невозможно представить Майю Ни-
кулину, сочиняющую стихи. Сочинительство и есть сервилизм (в широ-
ком смысле): значит, сочинитель рассчитывает на удачу, на успех, коли
он со-чиняет, под-чиняет и затем от-чиняет (а то и по-чиняет) текст для
толпы, толпе – от себя, любимого. Стихотворческий сервилизм – явление
не поэтическое, а чисто социальное, литературное: стихотворное при-
служивание («служение»!), «шнырение» (от лагерного «шнырь» – хмырь
на подхвате, «шестой номер», «шестерка» и ниже), социально-политиче-
ская рефлексия (выражусь покрасивее) могут проявляться и в бытовой,
и в эстетической, и в политической, и в литературной сферах с одной
424
и той же целью: удовлетворение моральных и материальных амбиций.
Майя Никулина абсолютно неамбициозна и тотально скромна. Помню,
как она сопротивлялась, отказывалась от записи с ней наших разговоров,
точнее, ее монологов (а получилось очень интересно: История литерату-
ры от Майи Никулиной; История русской поэзии от Майи Никулиной;
История России от Майи Никулиной; История Урала от Майи Никулиной
и т. д. Еще ряд «Историй» более узкого характера и масштаба). Мы рабо-