дуем. И вдруг Майя, остро взглянув на меня, промолвила так в никуда и
никому, в воздух: «Ты еще и доктором станешь…». И – стал. Странно.
Не хочется расставаться с пером и бумагой, с книгами Майи Нику-
линой, с ее образом – поэта, женщины, гражданина. Но пора. Позволю
себе закончить этот очерк-портрет самого дорогого для меня на земле че-
ловека своим небольшим эссе-послесловием к книге Майи Никулиной
«Стихи» (2003). Кое-что в нем повторится, но это не беда, зато здесь, как
мне кажется, многое сказано без эмоций (но с отношением) и очень кон-
центрированно, кратко. Сделаю в этом очерке двойной, как у Вивальди,
финал. Итак…
Подлинная поэзия – явление редкое, но абсолютно мощное, подвиж-
ное и динамичное, то есть повсеместное. Стихи, созданные истинным
поэтом, существуют в особом состоянии времени и пространства, в кото-
ром не время проверяет речь на прочность (разрушает, стирает из памяти
или продлевает жизнь поэтического слова), а наоборот, язык и музыка
поэта возбуждают во времени и позволяют в нем существовать на равных
и прошлому, и будущему, и настоящему. Поэзия Майи Никулиной – под-
линна, и это очевидно, т. к. стихи ее с годами и десятилетиями становятся
все чище, глубже и непостижимее. Они хорошеют, как чудесным образом
рожденный камень, оглаживаемый ветром, солнцем и водой: его прозрач-
428
ная непроницаемость и есть та самая красота, которая одновременно и
мучает, и обещает бессмертие.
Майя Никулина – поэт природный, поэт по определению, поэт как
таковой. Ее книги – библиографическая редкость, и не потому, что ти-
ражи не стотысячные, а потому, что, слава Богу, есть в России читатель
стихов, читатель как со-автор, со-творец, читатель – со-поэт. Названия
поэтических книг Майи Никулиной точны и вполне адекватны ее трие-
диной судьбе поэта, писателя-мыслителя и женщины: «Мой дом и сад»
(1969), «Имена» (1979), «Душа права» (1983), «Колея» (1983), «Бабья
трава» (1987) и тоненький сборничек избранного «Стихи» (2002), – про-
странство внутреннее внешнее именуется и становится частью времени
усилием и правотой души, судьбы и слова поэта.
Поэтическое поколение, к которому по возрасту принадлежит
М. Никулина, решало задачу не уцелеть биологически и ментально, как
предыдущее поколение поэтов, рожденных в начале ХХ века, а сохранить
традиции поэтической культуры и дать им возможность дальнейшего
если не развития, то существования. Стихи Алексея Решетова, Геннадия
Русакова и Майи Никулиной – это не просто образцы замечательной по-
эзии, это прежде всего череда языковых и этико-эстетических поступков,
противоречащих социальному ужасу времени и гармонично входящих
в общий и неудержимый поток русской культуры. Поколению поэтов,
рожденных в 1937 свинцовом году, присущ особый тип творческого по-
ведения: тихая и твердая прямота слова и взгляда, истинная скромность
и наличие огромного объема поэтической и вообще культурной энер-
гии, которая тратилась не столько на самозащиту, сколько на сохранение
возможности создавать и творить себе и тем, кто будет рожден в 40-х и
50-х годах ХХ в.
Дом Майи Никулиной в 60–80 гг. ХХ века стал в Свердловске
неофициальным центром культуры, литературной учебы, философ-
ских, исторических, филологических, переводческих и иных штудий.
М. Никулина буквально вырастила и воспитала не одного литератора,
писателя и поэта: в разные годы в ее доме дневали и ночевали такие
талантливые люди, как А. Комлев, С. Кабаков, Е. Касимов, А. Громов,
В. Смирнов, А. Танцырев (Сафронов), В. Мухачёв, А. Верников, А. Ка-
лужский, И. Богданов, В. Месяц, Е. Туренко и многие другие. Именно
в доме Майи Никулиной я, в то время студент-филолог, впервые прочи-
тал Пастернака, Ахматову, Тарковского и Бродского (чаще – с папирос-
ной бумаги, пятый-шестой экземпляр машинописной копии), а также то
ли полуразрешенных, то ли полузапрещенных Хлебникова, Мандель-
штама, раннего Заболоцкого, Ходасевича и тончайшего, ироничного и
429
прямодушного, до сих пор недооцененного литературоведческой на-
укой Игоря Северянина. Великолепная библиотека Майи Никулиной
с редкими для советской эпохи книгами и первоизданиями, старинные
вещи, попавшие в ХХ век из Древней Греции, из Крыма, древнегрече-
ской Колымы (никулинская номинация), из другого времени-простран-
ства, бывшего Майе Никулиной родным; редкие, удивительные люди
(ученейший Константин Мамаев, серебряный голос России (так назы-
вала поэта сама хозяйка), Алексей Решетов, добрейший и мудрый Марк
Рыжков и др.) и разговоры, разговоры, разговоры, чтение вслух – хором
и поодиночке – стихов и прозы, пение песен (чего стоят только казачьи
речитативы Димы Месяца!) – все это и была страна, моя страна, наша
Россия – настоящая, подлинная, – с памятью исторической и культур-
ной, с гордостью за прошлое и болью за настоящее, а главное – с на-
деждой на будущее. Сегодня можно с уверенностью говорить о том, что
Майя Никулина как поэт и человек в 70–80-е гг. ХХ века бескорыстно,
твердо и вполне открыто (что, следует заметить, в те поры было не-
безопасно) спасала и спасла добрую часть современной литературной
жизни Екатеринбурга и Урала.
Майя Никулина родилась в Свердловске, в семье лесного инженера,
в которой хранились и оберегались незыблемые константы дворянской
и интеллигентской культуры. Детство поэта проходило в доме, располо-
женном недалеко от Рязанского собора и Царского моста, напротив Же-
лезновского дома в старой, исторической части города. Петр Великий,
создавая Петербург, «прорубал окно в Европу». Екатеринбург младше
Санкт-Петербурга на 20 лет и являл в то время не только «окно в Си-
бирь», а стало быть, в Монголию, в Китай, в Японию – в Азию, но и
другой проем – окно не окно, но уж колодец-то точно, – в недра, в зем-
лю, в планету, в которой спрессовано, скоплено и представлено практи-
чески все, что может существовать в ближней и дальней природе Кос-
моса. Многие годы своей жизни Майя Никулина посвятила изучению,
осмыслению и освоению всего, чем держится Урал как опора страны и
Европы, – горé, камню, пещере и мастеру. Поэт как ученый и мыслитель
познает значение (физическое, астральное, духовное и метафизическое)
тверди – тверди небесной, сухой и тверди иной – водяной, способной вы-
держивать давление камня, тела и души. И здесь невозможно отделить
стихи от трудов того же автора, но уже историка, геолога, мифолога, пи-
сателя, публициста – вообще словесника, естествоиспытателя и гумани-
тара в одном лице. Правда, в стихах все это звучало, мучилось и пело
с самого начала:
430
Укротив высокий дух
Только жаждой беспредельной,
Только вытянувшись в слух,
В горло дудки самодельной,
В гуще каменных венцов
И негреющей соломы,
Распознав, в конце концов,
Утварь брошенного дома,
Обратившись в кровь и мел,
Перепрев под общей крышей
Вместе с теми, кто сгорел
Или в землю, или выше,
Только вытянувшись в нить,
В корень яростный врастая,
Ты сумеешь различить,
Как молчит она, рожая, –
Треск сухого полотна,
Шелест шелка, скрежет жести, –
Ты услышишь, как она
Гладит слово против шерсти <…>
Именно слово более всего – по природе своей метаморфной (то есть
долго, мучительно появляясь и преображаясь, существуя и работая) – со-