Я еще не посадил дерево, не построил дом и не родил сына…
Я на Арбате купил майку совершенно потрясную – гадкого темно-синего цвета, трикотажную. На ней написано: «Наутилус Помпилиус», а ниже: «Я хочу быть с тобой». Если бы из такого трикотажа еще трусы сделать, это был бы потрясающий интернатский стиль…
Славное начало– Слава! Я помню, как 20 лет назад тебя крутили везде, днем и ночью. Это было полномасштабное признание. «Я хочу быть с тобой!» – бывало, взрослые люди, напившись, врубали эту кассету и плакали. Ну чуть не плакали. И это мои товарищи журналисты!
– Была и другая интерпретация, ее некоторые наши товарищи в шутку исполняли: «Я хочу быть крутой, я хочу быть как Цой». А «Машина времени» в автобусе – мы вместе ездили с концертами, они во втором отделении, а мы в первом, публику разогревали – так стебалась над нами: «Я хочу быть крутой, я хочу быть Голдой». Это был их директор, Валера Голда – очень крутой человек, очень, по тем временам.
– Но если без шуток, тот успех был уникальный. Его просто не с чем сравнивать.
– Откуда успех? Просто народ тогда опупел от этих догм надуманных, писанных непонятно какими чиновниками законов… Это все как будто специально было подготовлено – и вдруг произошел взрыв. А рок-музыка – это был такой язык, наподобие эсперанто, его все легко понимали: и медик, и архитектор, и журналист… Это была почва, это был островок, на котором можно было отдохнуть, поболтать, найти общность какую-то. А то ведь этот вирус разобщенности, который Лукавый посеял в человеке, нас довел вот до цугундера. Нас начали дробить просто. Настал такой момент, что человечество ничего уже не может вырабатывать глобально. К концу XIX века все было сделано и придумано. И Ленин сказал: грабь награбленное! Начали грабить, и все накопленное съели… (Так, у моей бабушки была глыба шоколада, от которой она в праздники отпиливала по чуть-чуть.) Когда съели – начался прорыв. По всем фронтам: в прессе, в музыке, в кино, в литературе, в театре… В чем еще? Не помню. Во всем культурном слое был рывок. Он произошел сам собой, как-то у всех продуло голову и что-то заставило рвануть, появился кураж.
– А политика?
– Нет, в ней тогда такой тяжеляк был… Там после случился прорыв.
Покорение Америки– А вот это: «Good bye America, о-о, где я не буду никогда…» На мой простой взгляд, это самое пронзительное из всего, что у вас было.
– С этой песней интересная была история. Я сейчас могу говорить не кокетничая, потому что много времени прошло: мы ее сделали просто как добивку. Мы тогда записывали альбом, и он получался какой-то ну очень короткий. Он был какой-то недобитый, и мы его добили. Сделали добивку, и он стал полноценным… Знаешь, тогда же было сложно альбомы записывать. Ни у кого ничего не было. Да и негде. В таких условиях приходилось работать… Но раньше же все друг другу помогали. Нам знакомые уступили квартиру на неделю, они поехали на горных лыжах кататься, на Домбай, и мы у них неделю хозяйничали в этой однокомнатной квартире. Кто-то принес японский магнитофон Sony, который имел возможность переписывать с трека на трек. Нам помогали звукооператоры группы «Урфин Джюс». У другой группы берешь гитару, у третьей еще что-нибудь… С миру по нитке. Ближе к песне мы это все собрали в одной квартире… И надо было сделать добивку. У меня был набросок, который я хотел сделать в стиле raggae – это было модно тогда. Хотел, но не смог: времени не было. А тут я взял ПС-55-ю – была у нас такая клавишная, в ней были заложены уже ритмические эффекты, звуки всякие. Врубаешь, а там сразу все играет, и ты ничего поправить не можешь, ничё. Врубили мы эту румбу и думаем: во как круто – все играет как в шарманке. И я под эту румбу записал вокал. Про Америку.
– А ты тогда действительно так волновался насчет Америки? Вот я – да, мне, пока я в ней не был, казалось, что я не знаю чего-то самого главного в этом мире.
– Нет, у меня иначе было: я даже не понимал, о чем пишу. Я писал интуитивно. У меня было ощущение такого рода: по тем временам я воспринимал Америку как легенду, как миф какой-то. Миф, который мы сами себе и придумали, потому что реально мы не представляли себе, что там. У меня ассоциации с Америкой были такие: Гойко Митич как индеец, Фенимор Купер и так далее… А писал я от лица человека, который прощался с детством, уходил в самостоятельное плавание (я сам тогда уехал от родителей). Мне было 20 лет…
– Ты пел, пел про Америку: «Где я не буду никогда». А потом раз – и полетел туда!
– Да-да… Та поездка – это было вообще что-то нереальное. Вообще тогда было очень трудно улететь в Америку! Билетов не было. Мы каких-то людей поднимали по блату, на каких-то квартирах трое суток торчали, ждали, когда найдут билеты… А летели мы тогда на очень крупный ежегодный фестиваль, миллеровский, на который, наверное, нас уже никогда не пригласят.