Вообще-то говоря, я тоже считал себя личностью неординарной, и имел для этого определенные основания. Внешне, хотя и не подходил под эталон брутального мачо, был высок, строен, спортивен. Кроме того, обладал логическим мышлением, неплохо подвешенным языком и чувством юмора, а также некоторым кругозором и запасом общекультурных знаний, почерпнутых из прочитанной в детстве литературы. Окончив московский институт с красным дипломом, получив весьма престижную специальность и нахватавшись верхушек столичной культуры, я был достаточно самоуверенным субъектом, и привык свысока поглядывать на окружавшую меня провинциальную обстановку. Поэтому встреча с этим человеком, фактически, моим сверстником, стало для меня чем-то вроде неожиданного и очень неприятного холодного душа. Я видел, что во многом проигрываю ему, и остро переживал свою, казавшуюся мне очевидной, неполноценность. Эта нетривиальная личность постоянно привлекала мое внимание, вызывая противоречивые чувства и эмоции. А впоследствии в наши отношения вмешались женщины.
Свободными вечерами одинокому холостяку бывает скучновато. В мужских общежитиях от природной и душевной непогоды избавляются традиционными способами. Но пьянство, как развлечение, не устраивало ни меня, ни его, и это нас сближало. Поначалу наше общение носило случайный характер. У каждого были свои дела, интересы, отношения с людьми — то, что называется личной жизнью. Но постепенно шапочное знакомство переросло в нечто вроде дружбы, с острым привкусом соперничества с моей стороны. Встречаясь в свободное время то в моей, то в его комнате, мы слушали музыку, вспоминали что-то из последних кинофильмов и книг, шутили, смеялись. У меня было много магнитофонных лент, которые я собрал за студенческие годы. Это были многократно переписанные и не очень качественные записи концертов Высоцкого, Окуджавы, других бардов, но больше всего было зарубежной музыки, начиная, конечно, с The Beatles. У него тоже был магнитофон, и мы постоянно обменивались записями. До сих пор эти ленты, многократно склеенные, с осыпающимся магнитным слоем, в потрепанных картонных конвертах со старательно выписанными названиями песен и исполнителей, лежат на даче, на полке старого серванта рядом с видавшим виды магнитофоном «Маяк». На этих старых лентах с плывущим и пропадающим звуком хранится музыка самых любимых нами дисков тех лет: «Abbey Road», «Let It Be», «Imagine», «Deep Purple in Rock», «Machine Head», «The Dark Side of the Moon», «Look at Yourself» и многих других, так радовавших нас в те далекие годы. Их мелодии, ставшие классикой двадцатого века, уже давно оцифрованы и доступны на самой современной аудио- и даже видеотехнике, о чем мы когда-то и мечтать не смели, но все равно рука не поднимается выбросить эти трогательные свидетельства прошлого. Слишком много воспоминаний связано с ними.
Бывало, что наши беседы, начинавшиеся с легкомысленного трепа, выходили на более серьезные темы. Большинство тем всплывало случайно. Обычно начиналось с какой-нибудь его провокационной фразы, которая, по сути, была шуткой, но действовала на меня как красная тряпка на быка. Он вообще отличался радикализмом в суждениях, оспаривал очевидные истины, издевался над признанными авторитетами. У него всегда на все были готовые ответы. Это меня сильно раздражало, и я тут же бросался его опровергать, а он с дьявольской изворотливостью защищался. Иногда эти споры затягивались допоздна, а к некоторым вопросам мы обращались неоднократно. Как правило, по моей инициативе. Я не оставлял попыток найти изъяны в его теоретических построениях. Ведь абсолютных истин нет и быть не может. Откуда же этот его апломб? Чем оправдана самоуверенность? Ну, не может быть у человека все в порядке! Так не бывает. Так и не было. Тем более удивительным было его отношение к житейским проблемам. Оно было наплевательским. Как к мухам: надоест — прихлопнем, не мешает — и хрен с ней! Однажды, в ответ на мое недоумение, он процитировал молитву какого-то испанского монаха: «Господи, дай мне силы изменить то, что я могу изменить, дай терпения, чтобы выдержать то, чего я не могу изменить, и дай мне разум, чтобы отличить одно от другого». А еще добавил знаменитую фразу царя Соломона: «Все пройдет, и это тоже». А третье правило он вывел из своего житейского опыта: все проблемы, какими бы трудными они ни казались, рано или поздно решаются. Или просто исчезают. Как будто само время решает их за нас. Или какие-то высшие силы.