— Свихнуться можно!
— А для Башмачкина каждая буква была как живая. Одни ему нравились, другие нет. Он терпеливо писал обычные буквы, дожидаясь встречи с любимыми. Он с ними даже разговаривал…
— Точно, сумасшедший.
— Да нет же! Это именно человеческое отношение к труду. Я подозреваю, что в этой потребности одушевлять любую работу и лежат истоки искусства. Древний гончар, изготовляя одни и те же горшки, для развлечения украшал их. Это и покупателям нравилось. И постепенно превратилось в живопись и скульптуру.
— Сомнительно. Древняя наскальная живопись не имела прикладного характера. Все-таки искусство это самовыражение.
— Ну, почему? Ремесло тоже может достичь уровня искусства.
— Ладно, это отдельная тема.
— Но ты меня удивляешь. И где ты набрался такого негатива к физическому труду? На стройках коммунизма, что ли?
— Да нет, бог миловал. Но представление имею. На лесосплав пару раз ездил, на шабашку. Бревна ворочал, в верховьях Камы. Работа здоровая, на свежем воздухе. Для крепкого мужика — лагерь труда и отдыха. Я туда из спортивного интереса и поехал…
— Ну и как, поднакачался?
— Само собой. Там задача простая: зачистить реку от застрявшей на берегах древесины. Идешь себе с багром вдоль воды и стаскиваешь бревна в реку. Конечно, были и неприятные моменты. Особенно когда болотистый затон выпадало разбирать, восьмиметровые чушки на руках выносить. Ну, еще комарье и оводы доставали. И жратва была однообразная. А так нормально — и подзаработал, и фигуру поправил. Кстати, был там у нас один чудик, из какого-то НИИ. Привез с собой учебник Фихтенгольца. Пытался совместить умственный труд с физическим. Матанализ с раскряжевкой топляка.
— И как, получилось?
— Ну, народ, конечно, повеселил. Хорошо, что бревном не придавило. Нет, это нереально. Если идет серьезная работа, размышлять о постороннем невозможно. Какой там Юлий Цезарь! Посмотрел бы я на него на лесоповале. Или когда бетон идет.
— Значит, получил удовольствие от физического труда?
— Ну, это если поехать на месяц-другой. А всю жизнь этим заниматься — упаси бог! Там сама жизнь убогая. Население сапог весь год не снимает. И в огородах у них, кроме лука и картошки, ничего не растет. Зимой снег по пояс, весной и осенью грязь непролазная, летом гнусь заедает. А главное развлечение — пьянство.
— А ведь мне тоже шабашить приходилось. Правда, у меня осталось другое впечатление, положительное. Потому что это был не только физический труд…
— Интеллектуальная шабашка? Это что-то новое.
— А было это дело тоже на северах. Собрались как-то пять человек, и рванули в город Мирный, за длинным рублем…
— Алмазы собирать?
— Ты что! Это режимные объекты, туда шабашников не берут. А добывают их в карьерах и в шахтах, в тех самых кимберлитовых трубках. Ковыряют руду экскаваторами и отвозят на комбинат для переработки. Весь город эти алмазы обслуживает. Работают в основном завербованные, по многу лет зарабатывают деньги и стаж. Те, кто выдерживает, конечно. Там даже природа тоскливая. Буро—зеленая тундра, а из нее вкривь и вкось торчат чахлые елки. А зимой вообще сурово. Как они сами говорят, у них холодно девять месяцев в году, а остальные три месяца — очень холодно.
— А летом, я слышал, бывает и тридцать градусов жары.
— А это еще хуже. Безветрие, влажная духота. Из тундры поднимаются тучи кровососущей твари. И тогда в самое пекло приходится надевать плотную одежду. И все равно заедают, особенно мелкая мошка, гнус. Эта мразь пролезает в любые щели. Так что местное население не чает дождаться похолодания…
— Значит, зимой ждут тепла, а летом холода?
— А там особой разницы нет. Был момент, в конце июня, с вечера подул северный ветер, так наутро в воздухе снежинки летали.
— Новая зима началась или прежняя не закончилась?
— Это у них лето такое, малоснежное. Поэтому в летний сезон рабочие руки нарасхват. Мы там просто пошли по улице, заходя в разные конторы, и буквально за пару часов подобрали подходящий объект. С нами тут же заключили договор и разместили в полуразрушенном здании бывшей школы. Полов в ней не было, но комнату с невыбитыми стеклами найти удалось. Там даже была электропроводка, и мы заваривали чай огромным кипятильником, в трехлитровой банке. Завтракали и ужинали у себя, консервами, с хлебом, маслом и повидлом, а обедали в столовой.
— А чем занимались?