Однажды, когда мы гоняли мяч в спортзале подшефной школы, к нам обратился учитель физкультуры с просьбой снять спортивный канат. Канат висел на крюке, прикрепленном к потолку на высоте около шести метров. Пока мы обсуждали, как это сделать, искали лестницу или какие-то подставки, он взобрался по канату к потолку, одной рукой уцепился за крюк, другой снял с него канат и отбросил в сторону, а сам спрыгнул вниз. Это было эффектно.
Он вообще любил сыграть на публику. Бывало, входил в какую-нибудь малознакомую компанию со своей ослепительной улыбкой: «Все назад! Тайная полиция нравов. Прошу приготовиться к проверке нравственности. Если нравственность будет плохая, трамвай дальше не пойдет!». Какие-нибудь бойкие девицы тут же начинали ему подыгрывать: «Ой, как интересно! А вы будете проверять лично? А это не больно? А не щекотно? Я щекотки боюсь. А я нет, я согласна. А в каком вы звании? У вас там все такие симпатичные офицеры?» и так далее. Тут уж он был на коне. Начиналась вольная, точнее говоря, фривольная импровизация. Он обладал острым чувством юмора, а когда был в ударе, выдавал настоящие концертные номера. Однажды я не выдержал:
— И откуда в тебе эта развязность? На грани с хамством…
— Но, заметь, не переходящая эту грань.
— Но ведь здесь незнакомые люди…
— Ну и что? Кого тут бояться? Разве среди них есть академики? Или министры? А хоть бы и так. Любой, самый страшный начальник когда-то был сопливым мальчиком с грязной попкой, и прекрасно это знает. А если забыл, так я ему напомню. Пойми, студент, все люди одинаковы. И всем им, как заметил товарищ Бендер, нравится простая, здоровая наглость.
— Сомнительно.
— А ты появляешься на публике, как герой байроновского типа, погруженный в сплин. Твой мрачный облик отпугивает жизнерадостных барышень, и они ищут утешения на моей широкой груди. К сожалению, все они на ней не умещаются, и я рассчитываю, что ты возьмешь хотя бы часть этой нагрузки на себя. Будь проще, и люди так же потянутся к тебе. Всей душой и, что немаловажно, телом.
Следует заметить, что среди обитателей общежития были и другие нетривиальные личности:
— А помнишь, ты говорил о народном писателе?
— Да, есть у нас такой. Гордость общаги. Пишет под псевдонимом Н. Рубинов. Сейчас по комнатам ходит его роман — «Мальчишки». В отрывках. Точнее говоря, в обрывках — он его раздербанил на куски и за бутылку дает почитать всем желающим.
— А ты читал?
— Да так, слегка…
— Ну и как тебе?
— По-моему, чушь собачья. Как и вся современная проза. Но сам он мужик сурьезный — истово верит в свой талант. По стилю художник-примитивист. Но яркий, самобытный. От сохи. Да ты сам зайди, поговори. Он на третьем этаже живет, справа от лестницы.
— Да как-то неудобно, ни с того, ни с сего…
— Ничего, нормально. Он мужик простой. На мой взгляд, даже слишком. Словечками заповедными так и сыплет: «кубыть, мабыть, ядрена штукатурка»…
— «Индо взопрели озимые»?
— Аж неде! В общем, самородок. Я как-то с ним разговорился. На третьей бутылке его развезло, и он всплакнул, что тоскует по родной деревеньке, родительскому дому, дымку из печной трубы, размаху полей и перелесков…
— Есенинская грусть? По сеням и клетям, лучинам и овчинам? Понятно. По овчинам сейчас многие тоскуют. Однако я чувствую в нем родственную душу. Это же потенциальный турист.
— Нет, местную природу не жалует: «Разве здесь природа? Ни широты, ни простора. Нет, здесь душой не отмякнешь. Только зря комарей кормить…».