Не знаю, пытались ли вы когда-нибудь освободиться от страха перед чем-либо — от страха перед общественным мнением, страха потерять работу или лишиться веры. Если да, то вы должны знать, что отбросить страх чрезвычайно трудно. Действительно ли мы знаем страх? Или всегда существует разрыв между мыслительным процессом и той реальностью, что имеет место? Если я боюсь общественного мнения, того, что скажут люди, то это страх — просто движение мысли, не правда ли? Но когда наступает действительный момент встречи с фактом, с тем, что говорят люди, в этот самый момент страха нет. При полном осознании нет переживающего. Я не знаю, пытались ли вы осознавать полностью, без всякого выбора, быть полностью восприимчивыми без всяких ограничений внимания. Если человек осознаёт таким образом, он может видеть, что всегда бежит от того, чего боится, он всегда старается избавиться от этого. Именно бегство от того, что мысль считает пугающим порождает страх, именно оно является страхом, а это фактически означает, что страх порождён временем и мыслью.
А что такое время? Помимо хронологического времени, по часам, в виде вчера, завтра, существует ли время внутренне, психологически? Или мысль изобрела время как средство достижения, чтобы покрыть интервал между тем, что есть, и тем, что должно быть? То, что должно быть, — лишь идеологическая установка; оно не имеет реального веса, это только теория. Реально, фактически существует только то, что есть. При встрече лицом к лицу с тем, что есть, страха нет. Человек боится узнать, чем он фактически является, но в подлинной встрече с тем, что есть, нет никакого страха. Именно мысль, размышление о том, что есть, порождает страх. Мысль — механический процесс, механический отклик памяти, поэтому встаёт вопрос: может ли мысль умереть сама для себя? Может ли человек умереть для всех воспоминаний, переживаний, ценностей и суждений, которые он накопил?
Пытались ли вы когда-нибудь умереть для чего-то? Не рассуждая, не выбирая, умереть для страдания или, особенно, для удовольствия? В умирании не бывает рассуждений и дискуссий, вы не можете спорить со смертью, она окончательна, абсолютна. И точно также необходимо умереть для памяти, умереть для мысли, для всех вещей и идей, которые человек собрал, накопил. Если вы попробуете, вы узнаете, как это необычайно трудно, как ум, мозг держится за память, цепляется за неё. Для того, чтобы отказаться от чего-то полностью, целиком, не ища ничего взамен, требуется ясное понимание, не так ли?
Пока существует непрерывное, преемственное течение мысли в виде времени, в виде удовольствия и страдания, неизбежен страх — а где страх, там нет понимания. Думаю, это достаточно просто и ясно. Человек боится столь многого, но если вы возьмёте из этого множества что-то одно и умрёте для этого полностью, вы увидите, что смерть — это не то, что вы о ней воображали или предполагали раньше, а нечто совсем иное. Но мы хотим продолжения. Мы что-то пережили, приобрели какие-то знания, разнообразные добродетели и достоинства, выработали себе характер; мы боимся, что всему этому придёт конец, и потому мы спрашиваем: «Что будет со мной, когда придёт смерть?» И в этом всё дело. Зная о неизбежности смерти, мы обращаемся к вере в реинкарнацию, воскресение, к всевозможным, связанным с верой фантазиям, — а это, на самом деле, продолжение того, что вы есть. А что вы есть в действительности? Боль, надежда, отчаяние, разные виды удовольствия, связанные временем и скорбью. У нас есть и редкие моменты радости, но вся наша остальная жизнь пуста и мелка, это постоянная борьба, исполненная трудов и печали. Это всё, что мы знаем в жизни, и это то, что мы хотим продлить. Наша жизнь — это последовательное продолжение известного, мы действуем и движемся от известного к известному; когда же известное рушится, возникает ощущение страха, страха встречи с неизвестным. Смерть — это неизвестное. Так можно ли умереть для известного и встретиться с ней? В этом весь вопрос.
Я не беседую о теориях. Я не занимаюсь такими пустяками, как торговля идеями вразнос. Мы пытаемся выяснить, что значит жить. Жить без страха, может быть, и значит быть бессмертным. Умереть для памяти, для прошлого и будущего — вот это, безусловно, и означает жить со смертью; и в этом состоянии нет страха смерти и всех нелепых выдумок, порождаемых страхом. А что это такое — умереть внутренне? Мысль есть продолжение вчерашнего в будущее, не так ли? Мысль — отклик памяти. Память есть результат переживания, а переживание — процесс вызова и отклика. Вы можете видеть, что мысль всегда функционирует в сфере известного; и пока этот механизм мысли действует, должен существовать и страх. Потому что именно мысль препятствует исследованию неизвестного.
Пожалуйста, давайте думать об этом вместе. Я разговариваю с вами не как человек, который открыл что-то новое и теперь рассказывает вам об этом, чтобы вы могли просто следить за его словами. Вы должны участвовать в этом продвижении и исследовать собственные ум и сердце. Необходимо самопознание, ибо познание себя — это начало свободы от страха.
Мы спрашиваем, можно ли жить со смертью, не в последний момент, когда ум нездоров, или в старости, или при несчастном случае, но действительно выяснить это прямо сейчас? Жизнь со смертью должна быть необыкновенным переживанием, чем-то совершенно новым, чего мысль не касалась и чего мысль обнаружить не может. И чтобы узнать, как жить со смертью, вам нужна огромная энергия, не так ли? Чтобы жить со своей женой, мужем, детьми, соседом и не деградировать, не быть изуродованным этим, чтобы жить с деревом, с природой — для всего этого нужна энергия. Чтобы жить с чем-то безобразным, вам нужна энергия, иначе безобразное будет уродовать вас или у вас выработается к нему механическая привычка; то же самое относится к красоте. Пока вы не живёте интенсивно, полно, в таком мире, где есть любые виды пропаганды, влияния, давления, контроля, ложных ценностей, вы привыкаете ко всему этому, и это притупляет ум, дух. А для того, чтобы была энергия, нужно чтобы не было никакого страха; это означает полное отсутствие каких бы то ни было требований к жизни. Я не знаю, возможно ли для вас дойти до этого: не просить у жизни ничего.
Недавно мы обсуждали потребности. Мы на самом деле нуждаемся в определённых физических удобствах, в еде, в жилище; но формирование психологических требований к жизни будет означать, что вы выпрашиваете, что вы боитесь. Для того, чтобы жить, оставаясь в одиночестве, нужна огромная энергия. Понимание этого — не продукт размышлений. Это понимание возможно лишь тогда, когда нет отбора, нет суждения, есть только наблюдение. Умирать каждый день — значит не тащить в него из вчерашнего дня все свои амбиции, свои жалобы, свои воспоминания о достижениях, своё недоброжелательство, свою ненависть. Большинство из нас увядает — но это не умирание. Умирать — значит знать, что такое любовь. У любви нет продолжения, нет завтрашнего дня. Чей-то портрет на стене, образ в вашем уме — это не любовь, это просто память. Смерть, как и любовь, — это неизвестное. И чтобы войти в неизвестное, то есть в смерть и любовь, нужно сначала умереть для известного. Только тогда ум свеж, молод и чист; и в этом нет смерти.
Когда вы наблюдаете себя в зеркале, вы видите, что вы не что иное, как набор воспоминаний, разве не так? И все эти воспоминания — о прошлом; все они — о том, что уже кончилось, ушло, не так ли? Нельзя ли умереть для всего этого сразу, одним махом? Это возможно, но требует постоянного самопознания, осознания каждой мысли, каждого жеста, каждого слова, чтобы не было никакого накопления. И это, несомненно, возможно. Тогда вы узнаете, что значит умирать каждый день; и тогда мы, возможно, узнаем, что значит любить каждый день, а не просто считать любовью свои воспоминания. Всё, что мы сейчас знаем, это дым привязанности, дым ревности, зависти, самолюбивых устремлений, жадности и прочего. Мы не знаем скрытого дымом пламени. Но если разогнать дым полностью, мы узнаем, что жить и умирать — это одно и то же, не теоретически, но на самом деле, фактически. В конце концов, в том, что продолжается, что не приходит к концу, нет творчества. То, в чём есть непрерывность, преемственность, не может быть новым никогда. Только в разрушении непрерывности есть новое. Я не имею в виду социальное или экономическое разрушение — это очень поверхностно. И если вы вникаете во всё это очень глубоко, не только на сознательном уровне, но и гораздо глубже, за пределами мысли, за пределами всякого сознания, которое всё ещё относится к области мысли, вы обнаружите, что умирание — нечто необычайное. Тогда окажется, что умирание — это творчество. Не писание стихов, картин или изобретение новых приборов — всё это не творчество. Творчество приходит лишь тогда, когда вы умерли для всех технических приёмов, для всего знания, для всех слов.