Все вышли, оставив царицу наедине с патриархом, что молча наблюдал за этим кратким докладом.
— Что думаешь, Владыко?
— Просветление ума, что случилось у Алексея в храме, не может не радовать.
— Просветление ли? Меня все это пугает.
— Отчего же? Рвение к наукам не есть греховное занятие.
— Да, но я боюсь, что увлечение ученостью может привести его на Кукуй или того хуже. Как и его отца. Сам же видишь, что тяга к знаниям привела Петра к бесовским страстям. Пугающим. Чуждым. Вон — с еретиками и безбожникам он ныне верный друг, а с добрыми, славными людьми — если не враг, то пренебрегает ими. Да и кикимора бесовская с ним теперь постель делит, а не законная жена.
— Не гоже тебе такие речи вести.
— Отчего же? Я царица, которую он оставил ради нее. Сына своего оставил. И что же? Сын таким же растет? Разве это не должно меня печалить?
Патриарх промолчал.
Встал.
Прошелся по помещению.
И подойдя вплотную к царице тихо спросил:
— И что ты предлагаешь?
— Ограничить обучение Алексея этому всему. Пусть лучше духовные книги читает и просвещается богословскими трудами.
— Не станет. Ты же сама видишь куда его тянет.
— А мы на что? Свернем на верную дорожку.
— Свернем ли? Сама сказываешь — он подражает Петру Алексеевичу. А тот упорен и просто так свои забавы не бросает.
— Алексей еще ребенок.
— С очень острым языком. Не боишься этого? Да и взгляд… он пугает.
— Да уж… вылупится и пялится не моргая. Аж мурашки по спине.
— Я о другом. Взгляд такой, словно он все понимает. Взрослый. Цепкий такой. Словно перед Федором Юрьевичем предстал… или даже не стою, а вишу на дыбе. Экое наваждение… — покачал он головой. — Хотя на лице его ни злости, ни печали. Стоит и спокойно смотрит на меня… Я даже и не знаю, как с ним речи вести — как с ребенком али взрослым.
— Он еще ребенок! — повторила Евдокия, но уже с нажимом и куда более эмоционально. — И кем мы будем, если не сможем свернуть его на верную дорожку?
— А ежели отцу все расскажет? Он явно стеснятся не станет.
— Так что с того? Чему Петр завещал нам его учить, тому и учим. И дальше больше даем. Иного, нежели Алексея желает. Да. Но в чем та беда? Мал еще нам указывать.
— Тоже верно, — нехотя кивнул Адриан после довольно долгой паузы. Это все выглядело весьма спорно. Тонким льдом, на который патриарху вступать не хотелось, дабы не ругаться с буйным и вспыльчивым царем. Но Евдокия говорила вещи разумные и, пусть и с изрядным беспокойством, однако, патриарх согласился.
— И пригляди за тем, чтобы Никифор с академией не якшался. А то ведь Алексей убедит его тайно там какие книги брать или еще чего.
— Пригляжу. Но шила в мешка не утаишь.
— Ты это о чем?
— Петр все равно о том узнает. Уверена, что одобрит? Али тебе бед с ним мало? Поговаривают, что он уже мыслит в монастырь тебя спровадить. И только приговорами друзей своих сдерживается.
— В монастырь… — тихо произнесла Евдокия. — К сестре своей посадит?
— Ой ли? — грустно усмехнулся Адриан. — Ты шутки не шути. С огнем играешь. Я тебя поддержу. Но если что — тебя Петр накажет, ибо давно ищет поводы. Так что каждый шаг ступала бы ты осторожнее. Оступишься — и все. По краю ныне ходишь.
— Понимаю. — кивнула царица, после чего добавила. — И книги подбери добрые Алексею, пользительные для души. Ежели желает читать, то пусть читает. Не забивая себе голову глупостями и опасными еретическими учениями…
Глава 3
1696 год, апрель, 20. Воронеж
Царь устало вытер лоб, сев на молодую травку.
— Притомились мы что-то государь. — буркнул, упавший рядом Апраксин. — А еще и полудня нет.
— Али вернутся жаждешь? Или опасаешься надорваться?
— Что ты… сейчас дух переведем и дальше. Так — к слову пришлось. Забегались. Вон — аж взмокли.
Петр Алексеевич ничего не ответил.
Ему тоже было не сладко, но подавать вида не хотелось.
— Эх… сейчас сына бы твоего сюда… — решил сменить тему Апраксин после неловкой паузы.
— Блажишь? На кой бес он тут сдался?
— Сам же сказывал — держится за юбку мамки и чурается дел твоих. Вот, — махнул рукой Апраксин, — посмотрел бы. Глядишь и загорелся бы страстью к нептуновым делам али марсовым забавам.
— Мал он еще.
— Ты вот в шестнадцать лет ботик дедовский увидел. И сразу увлекся. А ежели бы раньше он тебе на глаза попался? Али не всколыхнул бы он тебе душу?
— Кто же то ведает?
— Просто вспомни себя. Тоже ведь был далек от всего этого. Жил и жил. А потом случился ботик, и все завертелось.