Но в Монпелье он еще не испил горькую чашу жизни. Будущее все еще было полно надежд, особенно когда подрос новый помощник, старший сын Бешана, Жозеф, и стал разделять с ним его работу. Этот молодой человек, чей приятный нрав сделал его всеобщим любимцем, в раннем возрасте получил степень в науке, в том числе в химии, помимо звания врача. Не оставляло сомнений, что когда-нибудь он станет преемником отца в университете.
Но для Франции наступали черные дни, а для Бешана – несчастливые перемены в карьере. 1870-й год принес с собой вторжение Пруссии и завоевание ею исконных земель Франции. Эльзас и Лотарингия, где он провел свое детство и ранние годы зрелости, были отторгнуты, а населению оставалось лишь сетовать: «Пускай наша речь немецкая, но наши сердца французские!» Франция побеждена, но далеко не покорена. Росло сильное стремление показать, что даже лишенная территории, она впереди всего мира в области научной мысли. Поэтому в качестве интеллектуального стимула под патронажем церкви в различных местах были основаны университеты. Была надежда, что римско-католическая церковь сможет руководить интеллектуальной активностью. Лилль был одним из таких центров, и примерно в 1874 г. Бешана стали упрашивать занять там пост декана Свободного медицинского факультета. Некоторые мудрые друзья советовали ему не покидать Монпелье, но, с другой стороны, его засыпали просьбами взяться за работу в Лилле. В конце концов, исключительно из патриотических соображений, он позволил уговорить себя покинуть дорогой ему университет в Монпелье, полный счастливых воспоминаний об удачной работе. Его альтруистическое желание принести пользу одновременно и Франции, и науке послужило причиной, чтобы покориться переменам. Он переехал на север Франции со своим сыном Жозефом, который был назначен профессором токсикологии в Лилле.
Все могло пойти хорошо, если бы не церковное руководство учебного заведения. Им так и не удалось понять, к чему ведет учение Бешана. Они опасались новизны его взглядов, которые на самом деле могли стать факелом для религиозной веры, освещающим тайны мироздания. По-прежнему пребывая в темноте, обеспокоенные прелаты выступали против профессорского толкования микрозимов, бесконечно малых клеточных гранул, ныне известных как микросомы или микрозимы, которых профессор считал формирующими агентами клеток, образующими все формы живого, животного и растительного. Трагедия была в том, что его великолепной концепции природных процессов предстояло быть принятой не за факел просвещения, а за взрывоопасную смесь, которая вызовет пожар. В Бешане видели человека, осмелившегося исследовать природные механизмы вместо того, чтобы почтительно объяснить их общепринятыми доктринами.
Пастер, похоже, никогда не ссорился с церковными иерархами. Возможно, отчасти и потому, что не сталкивался с ними так же близко, но что более вероятно, по его житейской мудрости его устраивало быть лидером в науке и послушником в религии, и кроме того, разве у него не было влиятельного покровителя? Глубокая проницательность Бешана позволила ему увидеть связь между наукой и религией, между поиском правды и попыткой жить согласно собственной вере. Его собственная вера простиралась до широты, недоступной пониманию тех, кто предложил даже назначить комиссию по занесению в Римский список (список запрещенных книг. – Прим. перев.) его книги «Микрозимы», кульминацией которой стало провозглашение БОГА как высшей силы. Учение Бешана далеко от материализма. Но его оппонентам не хватило проницательности увидеть, что наилучшим образом Творец проявляется в его чудесных творениях, или оценить правоту слов Анании, Азарии и Мисаила, призывавших восхвалять Господа через его деяния.
Раздражаемый мелкими неурядицами, как и большинство людей высокого интеллекта, Бешан чувствовал себя все более неуютно в окружении, где его неверно истолковывали и не понимали. Но не только это беспокоило его. Страдания причиняла зависть Пастера, и он болезненно переживал публичные нападки последнего на Международном медицинском конгрессе в Лондоне, который оба они посетили в 1881 г. Такое поведение соотечественника перед иностранной аудиторией обожгло чувствительную душу Бешана и вынудило его отреагировать на плагиат Пастера. Он писал в предисловии к «Микрозимам»: «Пришло время сказать!»[6]