В грамоте № 13 (21): «А бла(го)словлѧю своего с(ы)на, кнѧзѧ Васильа, своею вотчиною, чѣмъ mѧ бла(го)словил от(е)ць мои, третью Москвы и с путми, своими жеребьи». В грамоте № 15 (22) тот же оборот передан с небольшим изменением: «А бла(гословлѧю своего с(ы)на, кнѧзѧ Васильѧ, своею вотчиною, чѣмъ mѧ бла(го)словил от(е)ць мои, третью Москвы и с путми, с моими жеребьи». В. А. Кучкин справедливо отмечает, что формулировка «своими жеребьи» точнее, чем «моими жеребьи». Но это может свидетельствовать как о «поздней лексической замене»[1197], так и о неточной формулировке, затем, в грамоте № 13 (21), исправленной.
В грамоте № 13 (21) среди ценных предметов, завещавшихся Василию, упомянуто «каменъное судно болшее, што ми от великого кназа от Витовта привезлъ кназь Семенъ». В грамоте № 15 (22): «каменое судно велико, что ми от велико[го к]нѧзѧ от Витовта привезлъ кнѧзь Семен». По мнению В. А. Кучкина, «слово "велико" в русском языке более значимый эпитет, чем эпитет "большее". Видимо, московский великий князь хотел лишний раз продемонстрировать своему тестю, насколько высоко он ценит его подарок и признателен ему за подношение великокняжеской семье своей дочери Софьи»[1198]. Но в средневековье слова «великыи» и «большии» не имели тех различий, что существуют ныне («великий» — выдающийся, «большой» — крупный по размерам). Оба могли означать и «крупный по размерам», и «более значительный, чем другие»[1199]. Таким образом, о большей значимости формулировки в грамоте № 15 (22) говорить нельзя.
В грамоте № 15 (22) в статье, посвященной выплате дани с владений, передаваемых великой княгине Софье, имеется описка: «дань по рочту», в то время как в грамоте № 13 (21) правильно читается «дань по розочту». В. А. Кучкин пишет, что «описка — вторичного происхождения, и она свидетельствует о первичности текста грамоты № 13»[1200]. Первое утверждение вполне справедливо, поскольку подобная ошибка — пропуск слога — происходила, как правило, при списывании с более раннего текста. Но это не значит, что таким текстом была грамота № 13 (21). Дело в том, что аналогичная статья имеется в первой духовной грамоте Василия Дмитриевича (1406–1407 гг.): «А коли придет дань или ѧмъ, и княгини моѧ дасть с тѣхъ волостеи и съ селъ по розочту, што ся имет»[1201]. Соответственно, во время составления грамоты № 15 (22) ошибка могла произойти при переписывании данной статьи из первого завещания, а позднее, при составлении грамоты № 13 (21), данная неточность была исправлена.
В грамоте № 13: «А волостели свои и тиоуни, и доводъщики судитъ кнѧги моꙗ сама»[1202]. В грамоте № 15: «А волостели свои и тиоуни, и доводщики судит сама». По мнению В. А. Кучкина, допущенная в грамоте № 13 (21) описка (пропуск двух последних букв в слове «княгини») привела к пропуску чтения «кнѧгимоꙗ» в грамоте № 15 (22)[1203]. Такой вариант возможен, но допустим и обратный: грамота № 15 (22) прямо не упоминала в этой статье княгиню (что речь идет именно о ней, было ясно из предыдущей статьи — «А перемѣнитъ Богъ Орду, и кнѧгини моѧ емлет ту дань собѣ, а с(ы)нъ мои, кнѧзь Василеи, не вступаетсѧ»), а при составлении грамоты № 13 (21) было вставлено уточняющее дополнение, но при этом писец допустил описку.
Московские приобретения в Бежецком Верхе в грамоте № 13 (21) характеризуются как «прадѣда своего примыслъ», а в грамоте № 15 как «дѣда своего примыслъ». Правильно чтение «прад ѣда», так как речь идет о приобретениях Ивана Калиты. В. А. Кучкин считает, что это говорит в пользу вторичности грамоты № 15 (22)[1204]. Но с такой же долей вероятности можно допустить, что в грамоте № 15 (22) была допущена в спешке ошибка, исправленная при составлении грамоты № 13 (21).
Суммируя текстуальные расхождения грамот № 13 (21) и 15 (22), можно сказать, что для большинства из них возможны два объяснения:
1) грамота № 15 (22) основана на тексте грамоты № 13 (21), но при ее составлении были допущены ошибки (версия В. А. Кучкина); 2) грамота № 15 (22) появилась раньше, составлялась в спешке, содержала неточности и неудачные формулировки, а грамота № 13 (21) писалась позже, в более спокойной обстановке, и в ней эти неточности были целенаправленно устранены, а также внесены некоторые добавления[1205]. Вторая версия может быть объяснена обстоятельствами, имевшими место в последние годы правления Василия I: с грамотой № 15 (22) должен был ехать к Витовту вместе с митрополитом Фотием ее писец Алексей Стромилов, и завещание составлялось на скорую руку. Но одно из расхождений не поддается альтернативной трактовке. В грамоте № 13 (21) имеется существенное содержательное дополнение к грамоте № 15 (22): добавлены в число передаваемых великой княгине владений в районе Устюга «Тутолминские деревни». Исходя из мнения о более позднем появлении грамоты № 15 (22), объяснить исчезновение в ней этого пожалования крайне затруднительно, но важнее другое: упоминание «Тутолминских деревень» в грамоте № 13 (21) содержит признаки вставки, приведшей к серьезной неточности в ее тексте — приобретение, являвшееся «прикупом», оказалось названо «примыслом».
1202
В издании Л. В. Черепнина после «кнѧги» добавлено отсутствующее в тексте грамоты «ни» без оговорки.
1205
В. А. Кучкин исходит из посылки, что позднейшие грамоты, как правило, сокращают текст, а не вносят новые подробности (Три завещания Василия I. С. 39). Но случаи, когда более поздняя грамота содержит добавления по отношению к предшествующей, нередки. Так, вторая духовная грамота Ивана Калиты имеет ряд избыточных чтений в сравнении с первой (см.: Кучкин В. А. Издание завещаний московских князей XIV в. Первая душевная грамота великого князя Ивана Даниловича Калиты // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2008, № 1 (31); Он же. Издание завещаний московских князей XIV в. Вторая душевная грамота великого князя Ивана Даниловича Калиты // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2008, № 2 (32)), но это не побуждает исследователей поменять представление об их последовательности. Что касается возможности правки текста более ранней грамоты, то в данном конкретном случае в великокняжеской канцелярии должны были осознавать ее необходимость, так как нечеткость оформления грамоты № 15 (21) выглядела очевидной.