Но никакого «петушиного, слова» Гутов не знал. Стремительный и в то же время неторопливый, он не впадал в панику никогда, зря не звал на помощь, а медленно и спокойно осматривался, если попадал в трудное положение, и так же спокойно сам находил выход из него.
— Врать тебе сажени? — спросил Разуваев, надевая на Гутов а шлем.
— Не надо.
Он спустился, под воду. Первые семь сажен, как обычно, прошли совсем легко. Перелом почувствовался на 22-й сажени, затем на 27-й… Голос стал пискливым, появился шум в ушах, его бросило в жар.
По телефону он услышал далекий голос Разуваева и догадался, что находится недалеко от дна.
Наконец Гутов брякнул обо что-то подметками… Он стоял на дне, а рядом лежало судно. Гутов осветил судно лампочкой. Лампочка давала слабый свет. Но он разобрал, что это подводная лодка.
О находке он сразу сообщил наверх.
— «Девятка» или «Единорог»? — спросили оттуда.
— Еще не знаю, — ответил Гутов. И тут он заметил веревку-леер.
«Леером поднимают флаги, — догадался Гутов. — Если флаг советский, значит „Девятка“. Если царский, то Единорог». По лееру Гутов добрался до прилипшего к железу флага, намотал его на руку и оборвал.
«Наверху разберем», решил он, силясь различить его при свете слабо мерцавшей, лампочки.
Гутов слез с лодки и стал ее осматривать.
Он увидел, что корма лодки зарылась в ил почти по фальшборт.
Он уже собрался, сообщить по телефону, чтобы его поднимали, как вдруг ощутил, что шланг, по которому подавался воздух, за что-то зацепился. Гутов дернул шланг. Но он не подавался. Не выпуская из рук шланга, Гутов полез во тьму на борт подводной лодки, но почувствовал, как слабеет и обмякает его тело.
Он по палубе долез до футштока и окончательно ослабел. Руки его бессильно упали на железную палубу.
Гутову почудилось, что он скользит с борта и лодка качается под ним. Он успел сообразить, что это у него кружится голова, и машинально дернул за сигнальную веревку…
Когда Гутов пришел в себя, он почувствовал, что его медленно поднимают.
— Гутов! Гутов! — тревожно звали по телефону.
— Есть, — ответил он слабым голосом.
— Что же ты все время не отвечал?
— Я не расслышал.
— Удивительно, — сказал успокоившийся голос наверху. — А я орал во всю глотку…
Когда стало светло и до баркаса оставалось всего несколько сажен, Гутов начал рассматривать флаг.
Флаг оказался советский.
В это время голос сверху спросил опять:
— Как себя чувствуешь?
— Ничего, — ответил Гутов.
— С Романенкой несчастье. Его спустили для осмотра найденной лодки. Он запутался. Просит помощи, — телефонировали сверху.
Романенко был самый полный, самый грузный из молодых водолазов. И Гутов понял, что Романенке грозит смерть, если помощь опоздает хоть на минуту.
— Травите шланг и сигналы, — быстро сказал Гутов.
И ушел обратно в черную стометровую бездну.
Ступив на лодку, Гутов осветил лампочкой кусок палубы. Огромный Романенко лежал, раскинув ноги и руки, обвитый, как змеями, двумя тросами лодки. Быстро распутав тросы, Гутов приказал: «Поднимайте».
Костюм Романенки поступавшим по шлангу воздухом надувался, как пузырь. Его могло сразу выбросить наверх, а это означало смерть.
Зная это, Гутов схватил Романенку за скафандр и, так удерживая его, медленно поднимался кверху.
Держать было все трудней и трудней…
Гутов выпустил тело товарища только тогда, когда из шлема Романенки вырвался первый поток пузырей воздуха и круглое лицо за стеклом повернулось к Гутову.
На баркас первым подняли Романенку, за ним Гутова. С них сняли шлемы. Гутов улыбнулся в ответ на поздравления начальника и товарищей, потом вдруг побледнел, щеки его задергались, он покачнулся и упал навзничь. Его унесли в лечебную камеру. Когда крышку камеры снова открыли, Гутов был совершенно здоров.
Началась дождливая балтийская осень.
Один шторм следовал за другим. И только в часы редких передышек между штормами эпроновцы могли продолжать работу.
В один из таких штормовых вечеров Гутов и Разуваев зашли в радиорубку. Судовый радист принимал в это время финскую станцию. Гнусавый голос диктора сообщал:
«Напрасно стараются — подводной лодки большевикам никогда не поднять. Их потуги смешны. Англия и Франция обладают прекрасным техническим оборудованием, и даже с меньшей глубины, не могли поднять своих лодок „М-2“, и „Прометей“. Что же после этого думают советские подъемщики. Смешно, право…»