– Вы верите в господа нашего Иисуса Христа? – тоненьким голоском спросила беленькая, склонив голову набок. Хвостик качнулся.
В последнее время к Оле, праздно шатавшейся по весенней Москве, часто подходили такие вот парочки. То тетки, агрессивно настаивающие на немедленном посещении молитвенного собрания, то субтильные юноши с котомками, набитыми буддийской литературой. Обычно она, не отвечая, шла дальше.
Но эти девушки, вчерашние школьницы, были такими неопасными, такими даже стеснительными, что она ответила:
– Конечно.
Девочки заволновались. Галчонок, слегка кося глазками-вишенками, протянула ей книжечку и затараторила, глотая гласные:
– Приходите сегодня к нам. Через полчаса в клубе, это здесь недалеко, на Яузе. Знаете?
– Знаю, – Оля сразу поняла, о каком клубе говорит девочка.
– Придете? – с мольбой в голосе спросила беленькая.
– А… – Оля замялась, – а что там?
– Там наше собрание, – объяснила беленькая.
– Наше – чье?
– Нашей общины, – гордо уточнила Галчонок.
– Вы придете? – беленькая доверчиво улыбнулась. – У нас там подарки дарят.
– Приду, – неожиданно для самой себя согласилась Оля.
Гулять ей надоело, ужин был готов, почему бы не сходить на собрание таинственной общины?
– Мы вас будем ждать! – пообещала Галчонок, и девчонки рванули к новой мишени – усталой женщине с маленьким мальчиком.
Мальчик хныкал, а мать выговаривала ему что-то терпеливым и нудным голосом.
– Вы верите в Иисуса Христа? – уже спрашивала беленькая женщину, а Галчонок показывала мальчику аляповатую картинку на обложке брошюры.
Там, на рисунке, среди толпы народа, в яслях лежал малыш, от которого исходило сияние.
«Пойду, – еще немного поколебавшись, решила Оля. – Посмотрю, послушаю. Не убудет же от меня, в самом деле?»
Община оказалась неожиданно корейской. Впрочем, прихожане были в основном русские. Все больше – женщины всех возрастов. Женщины, суетясь, занимали места. Некоторые, похоже, завсегдатаи, дружелюбно приглашали замешкавшихся пройти в зал. Оля села на предпоследний ряд, с любопытством разглядывая подготовку к собранию.
И это совсем не было похоже на то, что она ожидала увидеть. Вдруг из подсобного помещения одна за другой вышли девять женщин в длинных белых одеяниях, похожих на концертные платья. К ним присоединились трое мужчин в черных костюмах. Перед собой эта концертная группа расставила пюпитры с нотами.
Зал практически наполнился. Одними из последних пришли девочки-рекрутерши. Беленькая, встретившись взглядом с Олей, подняла в приветствии руку, но тут же отвернулась, олицетворяя собой внимание и обожание. Перед прихожанами появился немолодой кореец в белом балахоне. На смешном русском он начал певучую проповедь.
Оля заскучала почти сразу – все слова иноземного проповедника проскакивали мимо нее. Она уже думала, как бы так понезаметнее улизнуть, но тут кореец закончил свои увещевание. Наверно, его речь была выстроена по науке – чтобы неокрепшие в данном варианте веры души не успели ускользнуть. И тут запели женщины в белом. Через мгновение вступили мужчины.
«А что, вполне недурно», – отметила Оля качество пения и сама не заметила, как стала подпевать, повторяя нехитрые слова псалма, исполняемые по многу раз подряд. Вскоре уже пел весь зал. И, странное, дело, Оля вдруг прямо физически ощутило свое единство со всеми этими людьми. И с женщинами-солистками, и со всеми участниками стихийного хора. Они были вместе, несмотря на разный возраст, разные проблемы.
Оля осмотрелась – с лиц поющих женщин исчезла озабоченность и усталость. Здесь они были свободны и молоды. Здесь они пели. Вместе. Оля встала.
Один псалом сменял другой, затем настала очередь известных советских песен. И лица прихожан все больше разглаживались, и голоса их все уверенней вплетались в общий хор. Оля пела вместе со всеми.
Ее нежный голос вел всю партию, и голоса соседок тотчас присоединялись к нему, словно чувствуя профессионала. И их маленькая капелла ручейком вливалась, впадала в общий хор, как в большую серьезную реку.
Когда время песнопений подошло к концу, Оля не сразу пришла в себя, еще стоя возле своего кресла, на котором лежала сумка и зелененькая книжечка. Она бережно спрятала книжку, записав на полях место и время следующего собрания.
На выходе толпились женщины. На их лица уже начала возвращаться привычная озабоченность. Давешние девочки вместе с другими активистками раздавали выходящим какие-то подарки. Оля хотела пройти мимо, но Галчонок остановила ее, протянула коричневый кошелек из кожзаменителя:
– Возьмите, пожалуйста. Спасибо вам.
Оля машинально взяла кошелек. Повертела в руках, бросила в сумку. «Как маленькие, честное слово», подумала она о женщинах, выстраивающихся к другому источнику подарков. Там, у левой двери, раздавали белые трусики с вышитыми розочками. По одной паре в руки.
– Вы придете послезавтра? – улыбалась ей Галчонок.
– Да, – кивнула она.
– Мы вас будем ждать! – точно так же, как днем, с заученной интонацией, сказала Галчонок, протягивая очередной кошелек следующей выходящей, той самой женщине с мальчиком, которую девчонки вербовали на Олиных глазах.
– Нет, девушка, что ж вы мне даете! – услышала Оля рассерженный голос вредной мамаши и обернулась.
Забыв о зевающем похныкивающем сыночке, женщина придирчиво всматривалась в подарок, тыча в застежку:
– Здесь вот, видите, кнопка отходит. Замените мне, пожалуйста!
«Все равно приду», – упрямо подумала Оля. Душа ее пела. Псалмы, медленно, но верно переходящие в старые добрые советские песни…
25
Куделя был в бешенстве. Первым, естественно, пострадал ни в чем не повинный телефон, который он вырвал из розетки и с размаху шмякнул о мраморный кухонный пол. Аппарат разлетелся на сотни мельчайших осколков. Это случилось, когда Куделе сообщили о том, что люди Фатоса расстреляли его людей на складе. Теперь Куделя не сомневался, что именно через Фатоса и шел левый товар, который он скупал по дешевке у каких-то московских лохов.
Тогда же Куделя приказал приволочь к нему русских продавцов. Но они оказались недоступны, ибо в тот же день по странной случайности разбились в лепешку в автокатастрофе. И в этом тоже явно прослеживался след Фатоса. Тот славился умением зачищать все концы.
Но беды на этом не закончились. На следующий день в Амстердаме голландская полиция сцапала Хохла, на которого их наверняка кто-то навел. Хохол был слишком осторожен и хитер, чтобы так просто угодить в элементарную ловушку. Крысе, который принес дурную весть из Амстердама, Куделя чуть не оторвал ухо, еле оттащили.
– По-любому замочу этого ублюдка! – орал Куделя, брызгая слюной. – И никакой Кирпич мне не указ! Кровью умоется…
Побушевав и залпом выпив стакан водки, Куделя вдруг успокоился. Это за ним водилось – в одно мгновение из состояния бешенства переходил в состояние «штиль». Это означало лишь одно: Куделя принял окончательное решение. С этого момента исчезал дерганый неврастеник и появлялся холодный и беспощадный робот-убийца. Машина, настроенная на одну, главную программу.
– Кирпич, к телефону. – Крыса осторожно сунул голову в кухню, где Куделя мрачно и спокойно глушил водяру. Все знали, что без ущерба для себя Куделя может высосать литр-полтора. Только зрачки его становились все меньше, а белки глаз наливались кровью.
– Да, – рявкнул он в трубку.
– Здравствуй, Глеб, – послышался заботливый голос Кирпича. – Говорят, у тебя неприятности?
– Говорят. Но теперь они не только у меня.
– Остынь, Глеб. Перетереть надо. Встретимся через час в парке около ратуши. Там, где Опера, знаешь?
– Угу, – мрачно отозвался Куделя и опрокинул в себя очередные сто пятьдесят.
– Жду тебя на второй аллейке слева от Оперы.