— Хейли отобрала эти для тебя, — кивнул он, и мы оба снова посмотрели на запертую дверь ванной.
В кружке лежали три разноцветные таблетки.
— Последняя доза каждому.
— Значит, потом…
— Верняк.
Я проглотил таблетки, запив их глотком воды из бутылки Зейна.
Душ выключился, по трубам пробежала дрожь.
Вода, булькая, стекала в сливное отверстие.
— Тебе стоит взглянуть, что мы нашли. — Зейн кивнул в сторону лестницы.
— Отлично, — сказал я. — Я… то есть мы сразу же спустимся. Давай вперед.
— О'кей. — Зейн прислонился к стене. — Я буду тут, поблизости. В случае чего прикрою тебя.
Он кивнул в сторону запертой двери.
Осторожнее. Она еще та штучка.
Я встал одновременно с тем, как замок щелкнул и дверь распахнулась.
На Кэри была синяя хлопчатобумажная рубашка из кладовки покойника, ее черные узкие брюки и его белые кроссовки на два размера больше. Она поправила сползшие наручники на своих голых руках.
— Чувствую себя клоуном, — сказала она.
— Все чувствуют, — произнес Зейн.
— Отлично выглядишь, — сказал я. — И пахнешь замечательно. Чистенькая. Свеженькая.
— Хорошо, что у парня оказалась запасная зубная щетка.
Шедшая за ней Хейли отошла в сторонку.
Я проверил стальные браслеты на Кэри. Связал ей лодыжки. Привязал свисавшую с наручников веревку к ножным путам.
Когда я закончил эту процедуру, Кэри заметила:
— Предпочитаю выглядеть естественно.
— Тем лучше для тебя, — одновременно произнес Зейн.
— И для меня тоже, — добавил я.
Хейли встряхнула головой.
— Теперь поручаю ее вам. Моя очередь принимать душ.
Мы, шаркая, по шажочку стали спускаться вслед за Кэри.
— Когда мы стали подсчитывать нашу наличность, сто двадцать три доллара, которые мы нашли здесь… — начал Зейн.
— Оставьте у него в бумажнике хоть пару баксов, — сказал я. — Когда копы его найдут, не хотелось бы, чтобы они подумали, что тут кто-то был и обчистил его.
— Кто-то — может быть, но не мы, — ответил Зейн. — Считая то, что мы взяли у напарников Кэри, выходит четыре тысячи сто плюс куча монет. Оружия не нашли.
— Что он был за американец? — спросила Кэри.
Мы посмотрели, как она ковыляет вниз по лестнице, одолевая за раз по одной ступеньке.
— Эрик нарыл достаточно еды, чтобы сварганить блюдо по-домашнему, — ответил Зейн. — Можно взять питьевую воду, мюсли, ореховое масло и желе для сэндвичей. Витамины.
— И у него не было валиума? Прозака, либриума, соната или…
— Нет.
— Что он был за американец? — эхом повторил я вопрос Кэри.
Когда мы спустились, Зейн показал Кэри, чтобы она шла направо. Мы проследовали за ней в небольшой кабинет. Напротив двери стояло старинное бюро.
Зейн поднял коробку из-под ботинок, в которой, судя по звуку, что-то лежало. Передал ее мне.
— У него куча таблеток от головной боли, а документы, которые я нашел в бюро, — копия тех, что в коробке.
Темные очки. Дюжины темных очков. Летные очки с зеркальными и просто черными линзами. Очки в массивных оправах эпохи битников и очки, какие используют сварщики. Коробки, забитые купленными на распродажах темными очками в коричневых, под черепаховую, и дешевых черных оправах. Круглые «бабушкины» оправы для мужчин, как у Джона Леннона. «Слепые» очки, какие оптометристы надевают на своих пациентов после обследования. Линзы со специальными зажимами, одна пара прицеплена к обычным темным очкам — для суперяркого освещения.
— У него было неспецифическое нарушение светового баланса.
— Что?
Зейн указал на бюро и хранящиеся в нем пачки бумаг.
— У него было состояние, которое называется ННСБ. Соответственно записям врачей, страховочным анкетам, результатам стационарных исследований… Все виделось ему либо черным, либо белым, либо смешением того и другого. Как день и ночь или этот китайский символ инь-ян, состоящий из двух слезинок, изогнутыми полукружиями слитый в единое целое.
— В тай-ши этому соответствует символ T'u, — сказал я, — каждая крайность содержит зародыш своей противоположности.
— Но только если у тебя не ННСБ. Умбра — это самая темная часть затененной площади. В твоих — наших — глазах это означает место, откуда приходит свет… и наступление этого света. Он терял свою умбру.
— То есть понемногу слеп?
— Да, но это было не погружение в темноту. С каждым днем свет становился для него все ярче. Скоро он вытеснил бы все остальные формы, все цвета. Он смог бы видеть только одно — ослепительно белое сияние.