Форрестол свихнулся прямо на рабочем месте. Стал параноиком на почве «их» замыслов. Советов, которые выкрали секрет нашей атомной бомбы и угрожают американскому образу жизни. Видных пентагоновских деятелей, которые якобы наносят предательский удар в спину его планам борьбы с «красной угрозой». «Высокопоставленных конгрессменов», которые распространяют слухи о том, что «Форрестола больше заботит арабская нефть, чем судьба евреев и Израиля».
В 1949 году его сдали в военный госпиталь в Бетшеде — медицинскую фабрику, несколькими десятилетиями позже приютившую Зейна. В два часа пополудни воскресным майским днем облаченный в пижаму Форрестол, от руки переписывавший стихотворение Софокла, восхвалявшее смерть, остановился на слове «ночь», на цыпочках прокрался из своей палаты с небьющимися стеклами в никем не охранявшуюся кухню, снял с окна проволочную сетку… и выпрыгнул, нырнув с высоты тринадцатого этажа в великую тьму.
Америка присвоила его имя правительственному зданию и авианосцу.
Не все важные «шишки», стремящиеся к саморазрушению, становятся знаменитостями. Очень немногие смогут вспомнить имя чиновника из администрации Форда, который разбился об изгородь. Джерри Форд, любивший прессованный творог с кетчупом, занял президентский пост после печально здравомыслящего Дика Никсона, улизнувшего от закона на морпеховском вертолете. Выдающийся деятель кабинета Форда повредился в уме днем в пятницу, когда газетные акулы учуяли запах крови, которую выдающийся деятель пролил, прикрывая своего дружка от уотергейтской заварухи. И пока Зейн был заперт в военном госпитале в Бетшеде, а из всех машин доносился голос Брюса Спрингстина, исполнявшего «Born to Run», выдающийся деятель подкатил к черной стальной ограде Белого дома и попросил ошеломленных охранников службы безопасности впустить его, чтобы он мог, черт возьми, выбраться из «доджа». Его смиренное желание было удовлетворено.
Его имя не носит ни одно здание, ни один авианосец.
Потом, за несколько лет до моей первой попытки самоубийства, пришел черед Винсента У. Фостера.
Двадцатое июля 1993 года. Винсент Фостер ел ланч за своим столом в Белом доме. Ланч состоял из чизбургера, картофеля фри, кока-колы и десерта от «Эм-энд-эмс». «Скоро вернусь», — сказал Фостер своим сослуживцам. Он доехал на машине до Форт-Марси-парк недалеко от Виргинии, выключил пейджер, сел на траву рядом с мемориальной пушкой времен Гражданской войны и пустил себе пулю в голову.
Официально (не считая достойной расследования растраты в тридцать миллионов долларов) Фостер покончил с собой в результате депрессии, вызванной неудачными попытками защитить своих друзей, президента Уильяма Клинтона и будущего сенатора, миссис Хилари Клинтон, от акул из Вашингтона, где, по словам Фостера, «губить людей считается чем-то вроде спортивной забавы».
Его имя не носит ни одно здание, ни один авианосец.
Теоретики заговора заклеймили его как ключевую фигуру закулисных войн за власть в Америке.
Джеймс Винсент Форрестол.
Винсент Фостер.
Виктор — так зовут меня.
Скажите мне теперь, что три «В» — простое совпадение. Мне нравятся чизбургеры и кока, а не пепси. Я ем «Эм-энд-эмс». Пишу стихи. Был одной из фигур в закулисных войнах во имя Америки. Беспокоился об «их» замыслах терроризировать нас.
Умение устанавливать взаимосвязь событий — один из признаков нормальной психики.
Моя первая попытка покончить с собой произошла солнечным днем в штаб-квартире ЦРУ. На мне был черный полотняный костюм, пошитый на заказ в Гонконге. Приглушенно-серебристый галстук с черными полосками подарила мне бывшая любовница. Не Дерия. Рубашка — темно-синяя с лиловатым оттенком.
Директор Центральной разведывательной службы, глава ЦРУ, который в дни, предшествовавшие одиннадцатому сентября, номинально отвечал за мятежную, распавшуюся на множество княжеств республику, именуемую американским интеллектуальным сообществом, только что показал мне мою медаль. В отличие от Форрестола и Трумэна директор не стал прикалывать медаль к лацкану моего пиджака. В отличие от Зейна они не передали мне ее на хранение, хотя, подобно зейновской награде, положенная в коробочку медаль вручалась тайно. Дюжина присутствовавших обменялись улыбками и рукопожатиями. Никто не фотографировал. Все мы были в той или иной степени шпионами.