— Есть другие варианты? — спросил я.
— Считайте меня психом… — ответил Зейн.
— Псих и есть! — выпалил Эрик.
— …но лично мне кажется, что это либо одно, либо другое, — закончил Зейн.
— Мне тоже, — сказал я, — но у меня такое чувство, что там наверху что-то творится.
— С вами голова пойдет кругом, — пожаловалась Хейли.
— Уже ничего не болит, — сказал Эрик.
— Запишите это, — распорядился Рассел. — Кто-нибудь почувствовал себя лучше с тех пор, как мы наглотались этой дряни?
— Нет, — ответил я, — но мне перестало становиться хуже.
Мы уставились на стену. Ни ответов, ни вопросов, которые могли бы помочь, там так и не появилось. Зейн с Эриком отклеили наши индексные карточки на случай, если кто-нибудь зайдет в номер в наше отсутствие. Мы оставались в гостинице, ожидая, пока солнце опустится достаточно низко и вечерняя толпа не заполнит улицы.
На моих часах было 4 часа 37 минут, когда я сказал им: «Пора».
24
Мы стояли в ослепительно ярком центре покрытого грязью и копотью туннеля, некогда выкрашенного краской цвета слоновой кости. И сзади и спереди туннель терялся во тьме. Затхлый воздух, пойманный в ловушку здесь, внизу, вместе с нами, пропах металлом и цементом. Мы были как каменные бабы в подземной реке, по которой плавно проносились тысячи странствующих незнакомцев. Мы затаились, и поэтому единственная наша задача была — остаться незамеченными. Пока никто не разгадал в нас беглых самозванцев в мире душевно здоровых людей, нам ничего не грозило.
Со стуком, грохотом, гулом комета проносилась мимо нас, исчезая в черной дыре туннеля. Тормоза металлически взвизгивали и скрежетали, когда поезд подъезжал к следующей станции. Дверцы вагона разъехались, и оголтелая пятичасовая толпа втянула нас за собой.
Хейли и Эрику удалось сесть. Рассела, Зейна и меня раскидало в разные стороны в судорожных попытках уцепиться за место.
Ньюйоркцы толпились повсюду. Тут были и строительные рабочие. И компьютерщики. И продавщицы с разлохматившимися кудряшками и полустертым, подплывшим гримом. Две монашки. Бизнесмены, наконец-то позволившие себе распустить тугие узлы галстуков. Бруклинская красотка на заебись каких высоких каблуках и с отъебись какой презрительной улыбкой. Кто-то наступил мне на ногу. «Lo siento»,[4] — сказала какая-то пуэрториканка. Бледный панк в свитере с капюшоном упражнялся в «бандитском» взгляде, в наушниках у него вибрировал рэп. В хвосте вагона неуклюже сгорбился коп, но взгляд его блуждал по толпе, и он даже не прислушивался к тому, что пищит микрофон у него на плече.
Наконец двери захлопнулись. Поезд, понемногу набирая ход, тронулся с места.
— Следи за Зейном! — шепнул мне Рассел.
Этот солдат, прошедший через весь ад джунглей, теперь так вцепился в поручни, что костяшки у него побелели. Коротко обстриженные белоснежные волосы прилипли к лоснящемуся лбу. Контрабандные лекарства либо не действовали, либо оказали противоположный эффект. Так или иначе…
— Держись! Замри! — шепнул я ему. — Оставайся незаметным.
— Жарко! Виктор! Жарко, как в аду!
— Нет, мы всего лишь едем в метро.
На остановке все повалились друг на друга, потом нас швырнуло в другую сторону. Восемь миллионов человек втиснулось в вагон. Не вышел никто. Двери с грохотом захлопнулись. Нас резко встряхнуло. Казалось, поезд мчится на жаре наших тел, как на воздушной подушке.
Последний раз Зейн попал в такую жару, когда бойлер в Замке не отключился. Он мигом перенесся в джунгли и успел перевернуть все вверх дном в комнате отдыха, пока смотритель не отобрал у него игрушечное ружье.
— Все в порядке, — продолжал уверять я его. Глаза Зейна полыхнули, как два костра. — Мы рядом, — пришлось соврать мне.
— Рядом, но здесь, все равно здесь. Я не вытерплю.
— Ну, Зейн, — шепнул я. — Пистолет у тебя?
Подземка со свистом неслась вперед, глаза Зейна вылезали из орбит, рот свела судорожная зевота.
— Верняк.
— Вот и хорошо, — соврал я. — Хорошо. Спрячь его подальше, чтобы никто не увидел. Только смотри, не потеряй.
Поезд с лязгом подкатил к станции. Заскрипели тормоза. Остановка. Вышло больше народу, чем вошло. Через открытые двери ворвался прохладный воздух. Но только на минуту. Двери щелкнули, захлопнулись, и мы снова оказались в духовке мчащегося, как ракета, сквозь туннель поезда.
— Виктор, — шепнул Зейн так, что его вполне могли услышать.
— Все в норме.
— Не хочу, чтобы он был у меня. Руки не держат. Я не смогу. Сделай же, сделай же, сделай же что-нибудь.