Желающие были – я это знала, но сразу они не собирались вступать в бой.
– В такие моменты я люблю наблюдать за людьми, – тихо произнесла Эдита Павловна и прищурилась. – Они всегда очень стараются… Глупо. Напрасно.
«Какое совпадение, – проскрипел угрюмый сарказм. – Шелаев тоже любит наблюдать за людьми».
– Вы никому не уступите картину? – услышала я свой голос.
– Конечно, нет, – усмехнулась бабушка.
Я откинулась на спинку стула и коротко вздохнула – пожалуй, я не смогла бы объяснить, какие чувства метались и переплетались в моей душе. Я замерла, приготовившись к худшему…
* * *Эдита Павловна вступила в бой, когда цена дошла до восьми миллионов. И это было знаком для всех – пора опустить руки и отдать Тафта дому Ланье, хватит сражаться, исход теперь ясен.
Дольше всех продержались плечистый мужчина в розовой рубашке и недовольная остроносая дама, сидящая неподалеку от нас. И вот, наконец, противники сдались и сложили оружие.
– Двенадцать миллионов пятьсот раз, двенадцать миллионов пятьсот два… – с удовольствием протянул аукционист, глядя на Эдиту Павловну, – двенадцать…
– Тринадцать, – спокойно произнес Клим Шелаев.
Я сжалась и превратилась в ледышку, мечтающую растаять и испариться от желтого света низких люстр. Сцепив пальцы, неожиданно ощутила запах сигарет и терпкого парфюма. С трудом перечеркнув это наваждение, я покосилась на бабушку. Лицо Эдиты Павловны сияло гневом и торжеством. Она любила, бесконечно любила своих врагов (в отличие от меня) и наверняка считала эту минуту превосходной. Более чем превосходной!
«Интересно, чем все закончится?» – задалась я своевременным вопросом, чувствуя в душе невесомость. Да, я могла лишь повиснуть в воздухе, чтобы случайно не коснуться ни участка пола, на котором расположился Клим, ни того места, где восседала бабушка.
– Тринадцать пятьсот, – трескучим голосом произнесла Эдита Павловна. Я знала, они не станут пользоваться еле заметными знаками – они будут громко и четко произносить свою цену, потому что на войне как на войне. – Посмел-таки, щенок, – прошипела бабушка. – Что ж, не будем мелочиться. И на что только надеется? – добавила она с усмешкой.
«Вообще-то Клим надеется повесить Тафта у себя дома».
– Не знаю, – тихо произнесла я в ожидании чувства вины и ста кругов ада. Я бы солгала, если б сказала, что в этой ситуации мне удалось сохранить спокойствие, что я равнодушна и действия Клима, а также реакция бабушки меня совершенно не интересуют.
«В рай после смерти я не попаду. Это точно, – вздохнув, я заставила себя смотреть только прямо. – Страшные черти будут жарить меня на сковородке, и все благодаря Шелаеву. О, как они будут меня жарить!»
Коснувшись ожерелья, я сделала провальную попытку успокоиться.
– Четырнадцать.
– Отлично! – порадовался аукционист и с уверенной надеждой посмотрел на Эдиту Павловну.
Она кивнула:
– Четырнадцать пятьсот.
Самое лучшее, что я могла сделать, – это сосредоточиться на картине. Мне вдруг даже захотелось понять, из-за чего разгораются подобные страсти… Впрочем, они были бы равно такие же, если бы Эдита Павловна захотела купить столовую ложку или стул.
– Что он делает? – тихо спросила бабушка. – Клим вовсе не глуп и прекрасно понимает: картины ему не видать… Неужели он хочет…
– Вряд ли Шелаев желает вас обидеть, – на всякий случай выступила я с миротворческой миссией. С абсурдной миротворческой миссией.
Но Эдита Павловна, поглощенная раздумьями, меня не услышала.
Восемнадцать, девятнадцать, двадцать… Как же быстро повышалась цена, и как тихо было в зале. Все ждали развязки.
Поймав веселый взгляд Шелаева, я гордо отвернулась.
– Я знаю, чего он хочет, – сухо усмехнулась Эдита Павловна.
– Чего? – автоматически спросила я.
– Вытащить из моего кошелька побольше денег. Картина ему не нужна. Повышая цену, он… Как обычно называет подобную наглость твоя двоюродная сестра? Он «раскручивает» меня, вот как! – бабушка скривила губы, а затем бесшумно засмеялась. Серьги задрожали в ее ушах. – Да, Лера именно так бы и назвала происходящее. Что ж, мы отплатим ему той же монетой.
Наконец-то в моей голове стало светло и ясно. «Бабушка считает, что Шелаев просто хочет ее «немножко разорить», и, накрутив цену, он прекратит борьбу». Незначительный урон для семьи Ланье, но важен сам факт. То есть победителем окажется не тот, кто купил картину, а тот, кто заставил другого прилично потратиться.
– Двадцать четыре пятьсот раз, двадцать четыре пятьсот два…
Но я-то знала, Клим приехал на аукцион именно за картиной и специально выворачивает ситуацию таким образом…