Короче, в монастырь она уйти решила. Как Федор ни уговаривал, как ни пытался о любви их напомнить… Там еще, как на беду, поп латинский с дружиной мазовецкой был. Все стращал, что самоубийство, хоть и неудавшееся, грех великий. И лях один. Упился, дурак, прусского пива да и ляпнул, что русичи, мол, неразборчивы — готовы из-под кучи чужих мужиков подстилку замуж взять. Федор его даже на поединок вызывать не стал, так, голыми руками, шею свернул.
«Стоп, стоп, стоп, сэр! Что-то маман понесло, такие вещи пацану рассказывать… Может быть, лучше как-то закруглить разговор? Сама же потом жалеть будет».
Мать между тем все с таким же ожесточением продолжала:
— В общем, ушли ляхи, и поп Кристину увез. Ему-то выгода — других наследников у отца Кристины не осталось, значит, все имущество и земли Церкви отойдут. Федор потом говорил, что это ему наказание Божье за то, что первый раз из выгоды женился, а Кристине о первом браке ни словом не обмолвился.
Ушли ляхи, остался Корней воеводой над четырьмя сотнями латников, и поехало. Начали с того, что Федор хозяина хутора, где Кристину нашли, гвоздями к дереву около муравейника живым приколотил. Пока пиво допивали, в дорогу собирались да хутор жгли, всё слушали, как тот прусс, заживо съедаемый, диким голосом орет.
А потом… Два городища прусских начисто выжгли, а сколько деревенек да хуторов — бог весть. Что с людьми творили — Корней по сию пору поминать стесняется. В конце концов доигрались — попали в лесной пожар. То ли их собственный огонь догнал, то ли пруссы сами лес подожгли, чтобы их зверство прекратить, да только еле выбрались. Полон, добычу — всё бросили, некоторые даже заводных коней потеряли.
Домой вернулись — звери зверьми, а тут еще засуха, неурожай. Сколько баб в то лето в синяках от мужниных кулаков ходили, почитай, всё Ратное. Батюшка твой Фрол Корнеич, покойник, тоже не раз приложился…
«Ни хрена себе, сэр Майкл, это что же такое ваш либер фатер откаблучил, что мать до сих пор простить не может? Дела-а… Пора заканчивать беседу, а то еще чего-нибудь такого наслушаюсь…»
Мишка попытался подняться с бревна, но мать придержала его рукой:
— Сиди уж! Начали, так до конца расскажу.
— Может, потом как-нибудь? — осторожно возразил Мишка.
— Сиди слушай! Давно пора было рассказать, да все случая не было. Дед-то обязательно до последнего дня дотянул бы.
«Сурпрайз, сэр! Оказывается, мне это все зачем-то знать положено! Интересно, зачем?»
— Уехал боярин Федор в Киев. Там женился во второй раз, опять на боярышне из знатного рода, снова стал при посольствах службу править. Разбогател изрядно, князем великим отмечен был не раз. В Царьграде чем-то так отличился, что золотой шейной гривной пожалован был и землями.
И с семьей все ладно получалось. Лет десять жили душа в душу. Он со своей Евдокии пылинки сдувал, на руках носил — всю любовь, что первым двум женщинам недодал, на нее изливал. Детишек троих нажили — двоих мальчишек и девочку. Катериной назвали.
Мать помолчала, помешивая булькающую в котле кашу.
— Казалось бы, живи и радуйся. Только Господь наш, который есть Любовь, — мать саркастически скривила губы, — если уж взялся карать, то удержу не знает.
У Мишки от дурного предчувствия даже похолодело в животе.
— Сначала, — продолжала мать, — умер благодетель Федора — великий князь Святополк Изяславич. Пришел в Киев Мономах, и отец Евдокии в опалу попал, хотя Федора это не очень коснулось. А потом… На святки повез боярин Федор семью кататься. Сам верхом, а семья в санях. Разогнались по днепровскому льду, возница свистит, детишки визжат, Евдокия улыбается. Такими их Федор и запомнил. Полынью на Днепре тонким ледком затянуло да снежком запорошило, если не приглядываться, то и не заметишь. Конь туда со всего маху и влетел. Сам сразу с головой под лед ушел и сани с собой втащил. Как Евдокия успела Катерину на лед выбросить, даже и Федор сам понять не смог, а остальные все сгинули.
И запил Федор. Сначала понемногу, а потом, как с княжьей службы погнали… Да и кому он нужен-то такой? От прежнего великого князя остался — чужой, пьяница — дело доверить нельзя, хозяйство запустил, земли, князем Святополком пожалованные, так и не обустроил… На дочку и глядеть не хотел, все повторял, что если бы не она, так Евдокия спастись могла бы. Отправил Катерину к сестре Евдокии в Треполь.
Кто Корнею рассказал, что с другом такая беда приключилась, не знаю, да только съездил он в Киев и привез Федора к нам в Ратное. Тебе еще четырех лет не было, ты не помнишь.