— Укушу, — угрожающе пообещал беглец. Мышка вняла и перешла на рысь, потом скакнула через валежину и вломилась в кусты, подгоняемая волей всадника. Под копытами почти сразу зачавкало.
Подлеска вокруг не было. Из почвы торчали коряги, тянули к путнику голые кривые сучья; высились кругом стволы в шесть-семь обхватов толщиной в ошметках влажной гнилой коры. Кроны, сплетаясь между собой где-то наверху, не пропускали к земле ни лучика солнца, только неясную серь, но зорким желтым глазам хватало. Волк с облегчением выдохнул и скинул с головы капюшон, проведя когтистой пятерней по волосам. Инквизиция сюда не сунется, кишка тонка. Чтоб этим железным банкам икалось дня три кряду, и Малкару ди Салегри заодно! Не останавливаясь от той деревни, как зайца, гонит, будто ему вожжа под хвост попала.
Ифенху придержал кобылу и прислушался. Рыцари галдели на окраине, переругивались, но соваться под кроны не решались. Трусы! Он презрительно приподнял верхнюю губу и зашипел. Потом развернул всхрапнувшую лошадь и поскакал в чащу — к границе владений последнего Старейшины ифенху — Тореайдра Манвина по прозвищу Зеленый Змей.
Ему вслед ехидно каркнули откуда-то сверху. Крупный ворон сверкнул зелеными огоньками в глазах-бусинах, тяжело сорвался с ветки и полетел за незваным гостем.
Если верить внутренним часам, время перевалило далеко за полдень. Спал Волк в последний раз дня три тому назад, от усталости и голода болела голова, но у него не мелькало даже тени мысли о том, чтобы вздремнуть в седле. Инстинкт требовал двигаться дальше. Жизнь приучила использовать любую возможность, чтобы бежать и длить игру в кошки-мышки с Инквизицией. Надо убивать — будем убивать. Нужны деньги? Будем наемничать. Бегом уносить ноги? Плевать, солнце ли, дождь ли, снег — сумку на плечо, ногу в стремя и по самым глухим буеракам, где тяжелые рыцари попросту не пройдут. Недружелюбное светило и жгучая вода посылались дальним лесом. Выживать все равно приходилось, а раны затягивались быстрее, чем на собаке.
Таймеринский лес, пожалуй, был единственным в своем роде. Деревья, здесь растущие, и твари, под корнями этих деревьев жившие, не водились, по слухам, больше нигде в мире. А уж свирепостью здешние обитатели не уступали тварям, которых господа маги изволили разводить, как домашних питомцев. А еще здесь стоят Стражи Тореайдра, и не стоит на них натыкаться…
Ифенху не понукал и не подгонял кобылу — она сама найдет проходимую тропу через болото. А у него за долгую дорогу аж от самых Красных гор сапоги совсем истрепались, еще немного — и каши запросят. Не дай Тьма провалиться в трясину — он себе сожжет ноги до костей болотной водой. Тогда уж до Тореайдра не доползешь, не дохромаешь — сожрут. Вон, из оконца стоялой черной жижи кто-то смотрит: с виду сучок сучком, а на деле алден его знает. Желанием терзать и жрать от этого сучка веет вполне ощутимо для чуткого разума оборотня.
«Я страшнее!» — Бешеный Волк мысленно припугнул тварь, вкладывая в эти два слова образ чего-то большого, мохнатого и зубастого. Сучок булькнул и поспешно скрылся с глаз.
— То-то же, — хмыкнул ифенху и, морщась, потер виски. Опять начинала гудеть голова, на сей раз, от болотных испарений. Воняло так, что поневоле приходилось минуты по три не дышать, а бедная Мышка то и дело жалобно ржала, упрекая хозяина — за что, мол, издеваешься, погнал в этакую глухомань? Со всех сторон кто-то урчал, рычал, бухал и чавкал, орал, шипел и плевался. Кобыла то и дело шарахалась в стороны, рискуя оступиться и провалиться в зыбун или омут, затянутый ряской. Пришлось пару раз огреть ее промеж ушей и пройтись по сознанию несильным волевым ударом, чтобы затихла. Помогло — лошадь перестала брыкаться. Зато шла деревянно, как кукла, с опущенной головой.
Становилось все темнее, кругом заплясали болотные огни. По спине поползли мурашки от жути, но выдержки покуда хватало. Впереди замаячила угрожающая крылатая статуя, и от ее вида загривок встал дыбом. Неужели это и есть Страж? В провалах глазниц Волку почудился нехороший красноватый отблеск и он поспешил натянуть поводья. Вдруг это сойдет с места и кинется на него, если подойти поближе?
— Эй, кто-нибудь разумный меня слышит?! Неужели Старейшина так беспечен, что ему нет никакого дела до пришельца?