Чистое светлое помещение на первом этаже дома встретило Змея беготней. Слуги суетились, подогревали молоко, разбавляли им воду примерно наполовину — в таком виде она не причиняла Темным вреда. Кто-то кипятил хирургический арсенал, кто-то уже застелил широкий стол куском чистой ткани.
— Терпи, бродяга, терпи. Тебя двести лет убить не могли и теперь не достанут.
Тореайдр в своей жизни видал и не такое, и в обморок от вида загнивших ран падать не собирался. Присохшие бинты срезали к алденской матери, и пока слуги заново вскрывали, промывали и чистили сотворенное инквизиторами безобразие, Змей полностью парализовал волю Волка — вздумай тот вырываться, от людей и мокрого места не осталось бы. Зажав ладонью костлявую Волкову руку, он размашисто полоснул скальпелем по вене на запястье и пинком подставил под черную, дурно пахнущую струю крови медный таз.
— Терпи, я напою тебя потом… Собой напою, терпи.
Ответом был едва слышный скулеж.
Его влекло прочь от распластанного на испятнанной кровью простыне тела, прочь от боли и человеческих рук. Зрение и слух угасли, с огромной скоростью отдалялся куда-то вниз Тореайдр… А он впервые был совершенно свободен, никому ничем не обязан и счастлив. Не нужно было больше выгрызать себе право жить. Не нужно было постоянно бежать. Не нужно было никому ничего доказывать.
«Я умер» — подумал он. «Наконец-то я умер и можно послать все к алден».
Но тут глухая непроглядная тьма сделалась прозрачной. В ней замерцали огоньки желтых, голубых, зеленых и красных звезд, а впереди забрезжил свет. Любопытство заставило его подумать: «Что там?»
И тотчас неясное сияние прыгнуло навстречу, будто только этого и ждало, стало весомым, четко различимым, почти осязаемым. И невыразимо прекрасным.
Всем своим существом он видел столб Света и Тьмы. Два потока изначальных Сил свивались тугой толстой спиралью, гудели и пели, стремясь из бесконечности в бесконечность, пронзая собой древнее, необозримо огромное Колесо, обод которого терялся где-то в за гранью зрения.
Ступицей Ему служила испещренная золотыми письменами каменная звезда о шестнадцати лучах. По восьми спицам Его россыпью горели яркие белые точки и шарики — иные миры. А над Ним, степенно кружа и поворачиваясь то одним, то другим боком, плыли вокруг столба-спирали три сферы. Одна сияла ярче солнца. Другая светилась живой искрящейся темнотой. А третья, почти незаметная глазу, будто подернулась легчайшей серой дымкой…
Он опустился на гладкий серый камень, влекомый любопытством, бездомный крылатый волчонок с пушистой черно-седой шерстью. Поодаль стоял Некто высокий и суровый. Звереныш испуганно прижал уши и пригнулся — от незнакомой фигуры исходил слишком яркий, застилающий глаза свет. Он захотел принюхаться — свет пах яблоками и медом. Он стал подбираться на неуклюжих толстых лапах — свет не спешил нападать. Тогда он сам с ворчанием прыгнул на желтоватое сияние и цапнул зубами край одежды.
— Ну чего ты, чего? — спросил свет низким звучным голосом, и широкая нечеловеческая ладонь подхватила волчонка под брюхо, отцепила от одеяния, подняла к самому лицу, которое тот не сумел различить. — Распрыгался тут. Тебе вообще здесь бывать еще не положено — не дорос. Помирать, вишь ты, собрался. А не дам!
Второй рукой незнакомец его погладил! Это было так непривычно, что волчонок заскулил, но потом храбро цапнул когтистый палец.
— А ты с характером. Это хорошо, — коготь незнакомца почесал его за ухом, пригладил перышки на крыльях. — Но здесь тебе быть еще рано.
Волчонок заскулил и вильнул хвостом. С ним раньше никогда не разговаривали таким голосом.
— У тебя еще есть дела. И со временем ты придешь ко мне учиться. А пока иди, тебя зовут!
И впрямь, какая-то неодолимая, невидимая сила потянула его назад, прочь от Колеса…
…Пришли боль и голод. Он выгнулся в чьих-то руках, с хрипом хватая воздух, которого не было в легких. Держали крепко, тут же ткнули лицом в истекающее кровью темно-зеленое запястье. В горло хлынул нектар. Сладкий, жгучий, как перец, горячий и пряный, и такой же пьянящий, как старое вино. Он пил, захлебываясь, жадно, желая забрать все, осушить до конца… Ведь силы много не бывает, а он впитывал ее всем телом, каждой клеточкой, как сухая губка — воду.