Какой-то молодой человек бросился к Бесики, расцеловал его со слезами на глазах и спросил:
— Не узнаешь?
— Осэ! — воскликнул Бесики и уставился на своего брата, словно не веря глазам. — Осэ, мальчик мой, неужели это ты?
— Это я, Бесики, я! Но как ты изменился, я еле узнал тебя!
— Где отец, где матушка?
— Все здесь.
— Здесь, в храме?
— Нет, не в храме, но в Москве. Разве мыслимо, чтобы отец пришёл сюда, рискуя встретиться с Антонием?
— Ах, как я торопился вас увидеть! Говори, как вы живёте?
— Не спрашивай! Врагу твоему пожелаю подобной жизни.
— Нуждаетесь?
— Да ещё как!.. Пойдём же, или ты не собираешься нас навестить?
— Как не собираюсь! Сейчас возьму разрешение у царевича.
Бесики ещё при отъезде из Тбилиси мечтал о встрече со своей семьёй, которую он не видел с момента её изгнания. Он тотчас же обратился к Левану и попросил царевича разрешить ему повидаться с родителями. Однако неожиданно для него царевич отказал ему в этом и предложил ни на шаг не отходить от делегации. Бесики не смог далее вернуться к брату, чтобы переговорить с ним. Только при выходе из храма он улучил минуту и издали знаками показал Осэ, чтобы тот сам пришёл в гостиницу, где, как полагал Бесики, они должны были остаться на ночь. Но предположения Бесики и тут не оправдались. Гостей посадили в кареты и отвезли на ночь в старый летний дворец Петра Первого, который был расположен довольно далеко от города, на большой Петербургской дороге. На следующий день, не повидав родных, Бесики, сидя в санях с Леваном, уже мчался в Петербург. Они выехали на рассвете.
— Не будь мрачен, юноша, — сказал Бесики Леван, — успеешь повидаться с родными на обратном пути. Я сам пойду к твоему отцу, чтобы сказать ему слово утешения. Ох, Бесики, куда завели нас поиски счастья нашей страны! — вырвалось у Левана. — Господи, неужели не существует в мире справедливости? Кажется, Иисусу Христу не так тяжело было нести свой крест на Голгофу, как нам тащить на своей спине нашу смертельно раненную страну. Астраханский губернатор думал, что я стремлюсь посмотреть на петербургские дворцы, и успокаивал меня: правда, мол, долго вас заставили ждать, но зато теперь вы скоро увидите этот величественный город. Этот глупец, должно быть, думал, что моя тоска — от желания поскорее увидеть Петербург и от страха, что мне не разрешат туда въехать. Если бы мне хотелось только посмотреть мир, что бы мешало мне поехать в Афины, в Рим, в Париж? Но до этого ли нам всем? Шести лет от роду я уже ездил верхом, а четырнадцатилетним отроком я впервые рассёк в сраженье саблей краснобородого лезгина. И сейчас вижу его искажённое лицо и слышу предсмертный стон: «Ай — аман!» Вот как началась моя жизнь. В восемнадцать лет мне кажется, что я уже прошёл весь жизненный путь, положенный человеку! А легкомысленный губернатор решил, что я ребёнок, который сгорает от нетерпения поскорее доехать до столицы!
— А быстро мы едем! — заметил Бесики. — Отмахиваем полтораста вёрст в день. Говорят, пятого февраля будем в Петербурге.
Пятого февраля они действительно подъехали к городской заставе Петербурга, где их ожидал почётный караул.
Гостей поместили в одном из свободных домов вице-канцлера князя Алексея Михайловича Голицына.
…И вот, снова ровно через год, 5 февраля 1774 года Левану доложили, что на этот день назначена ему аудиенция у её императорского величества государыни императрицы Екатерины Второй, каковая состоится в большом зале дворца…
А до этого в течение всего года гостей развлекали балами и маскарадами, достопримечательностями Петербурга, охотой, учениями и смотрами.
Цесаревичу Павлу очень понравился его сверстник, царевич Леван; они почти не расставались. Павел назначал плац-парады в честь Левана и даже провёл морские манёвры в Кронштадте, во время которых с палубы флагманского корабля показывал грузинскому царевичу, как должны выстраиваться корабли в боевые колонны и как нужно приближаться к вражеским судам, чтобы взять их на абордаж.
Но Леван весь был поглощён целью своего приезда. Согласна ли императрица принять Грузию в своё подданство — вот что он жаждал поскорее узнать. Но ответ, как нарочно, запаздывал. Единственной удачей Левана был пока приказ об освобождении Антона Моуравова. Тотчас по приезде царевича в Петербург жена Моуравова явилась к нему и, бросившись на колени, умоляла его помочь её мужу, который уже два года томился в крепости и не мог добиться освобождения.
— Его обвиняют в преданности грузинскому царю, — говорила она. — Разве это преступление?