Отряд Дугабы не успел ещё полным своим составом перевалить через гребень горы, как уже завязалась схватка: из ущелья послышались выстрелы, крики, гиканье всадников и лязг оружия. Манучар, и сейчас оказавшийся в хвосте отряда, увидя Бесики, придержал свою лошадь.
— Что это? Что вы тут делаете?
— Иди сюда, помоги стеречь пленных, — сказал Бесики, — там и без тебя управятся.
— А это кто убитый? Наш? Нет, не наш, — ответил сам себе Манучар, слезая с лошади и еле переступая с ноги на ногу. — Ты мне мою лошадь верни, а это не лошадь, а корова. Где моя лошадь?
— Вот там твоя лошадь, вместе с другими, — указал Бесики в ту сторону, где разведчики оставили лошадей. — Постереги вместо меня, а я поскачу вниз.
Сказав это, Бесики вскочил на коня, на котором приехал Манучар, и поскакал в ту сторону, откуда слышались крики. Манучар же подошёл к пленным, которых стерегли несколько разведчиков, и, как царский чиновник и секретарь, начал допрашивать лезгин.
Бесики тем временем доскакал до полянки, где увидел кучу людей, женщин и детей, которые радостно галдели и суетились. Там и сям виднелись разбросанные тюки, медные котлы и награбленное добро, которое везли с собой грабители. В одном месте у края поляны группа всадников, окружив пленённых лезгин, что-то кричала им, размахивая над их головами саблями. То со стороны гребня, то со стороны речки появлялись отдельные всадники, которые гнали перед собой или вели на привязи захваченных в плен грабителей. Там и сям валялись убитые. Чья-то подбитая лошадь, околевая, дрыгала ногами, как бы силясь встать.
Бесики поскакал к группе своих соотечественников, высвобожденных из неволи и ликовавших от радости.
Все они наперебой кричали ему что-то, но в этом неистовом гвалте ничего нельзя было понять. Женщины хватали его за одежду и целовали ему руки. Они были так ободраны, что платье висело на них лохмотьями. У одной девушки настолько было ободрано верхнее платье, что она никак не могла прикрыть обнажённую грудь и, прикрывая её скрещёнными руками, напоминала фреску истерзанной великомученицы, которую можно видеть на стенах грузинских церквей. Когда Бесики скинул чоху и снял свой шёлковый архалух и протянул ей, чтобы она надела его, девушка упала на колени и стала целовать ему ноги. Смущённый Бесики набросил на неё свой архалух и, еле освободив ноги из её цепких рук, отъехал в сторону.
Вскоре собрался весь отряд. Оказалось, что из грабителей только трём удалось уйти, остальные или были взяты в плен, или перебиты.
Это была первая победа в деле охраны государства после введения воинской повинности. Не только Бесики, но и все участники похода были охвачены такой безудержной радостью, что начали обнимать друг друга и целовать, поздравляя с победой. Они вернулись в лагерь, распевая боевые песни, ведя освобождённых сельчан, подгоняя взятых в плен лезгин. Пленные шли, еле волоча грязные и босые ноги, понурив свои бритые непокрытые головы и заложив за спину связанные руки. Их подгоняли освобождённые из плена парни, которые сидели на конях своих похитителей и браво гарцевали вдоль дороги.
Когда отряд возвратился в лагерь, Дугаба поскакал вперёд, чтобы первым сообщить о победе Ираклию, но его не оказалось на месте. Он уехал с другим отрядом в Джавахетию против новой шайки лезгин, разорившей деревни близ Дзегви. Остававшиеся в лагере несколько сот человек встретили прибывших с ликованием.
После небольшого отдыха все расселись на поляне, вытащив из хурджинов хлебные лепёшки, сыр, куски холодного варёного мяса, а некоторые и бурдючки с вином. Радостное настроение располагало всех к веселью, и вскоре скромная трапеза превратилась в пир. Там и сям слышались здравицы в честь удальцов, разивших врага, и за спасённых из неволи людей.
Заиграла зурна, и молодые воины, вскочив на ноги, пустились в пляс. Заложив полы своих чох за пояс и расправив плечи, они, похожие на ястребов, то плавно носились в кругу хлопающих в такт друзей, то, слегка подавшись одним плечом, мчались вперёд, будто рассекали незримые волны бушующего веселья, или же стремительно вращались, выводя замысловатые письмена на иссохшей от зноя поляне. Были и такие, которые своим неуклюжим танцем, трясущимися животами и медвежьей повадкой вызывали дружный хохот.
До позднего вечера продолжалось это веселье, и только тогда разошлись люди по своим палаткам, когда погасла последняя полоса закатного зарева, а на небе зажглись первые звёзды. Но сельчане не собирались спать и, сбившись в кучу около костра, продолжали беседовать между собой.