— Болит, разумеется. Но кто ты такой? Я тебя что-то не узнаю.
— Неужели не узнаёшь? — удивился сторож. — Ох, смотри, что сделали с человеком — знакомых не узнает? Кушать хочешь? Хочешь, я тебе вина принесу? Оно сразу вернёт тебе силы.
— Не боишься?
— Чего бояться? Начальника стражи здесь нет, юзбаш тоже только что ушёл. Больше мне бояться некого. Потерпи малость, я сейчас вернусь.
Сторож ушёл и скоро вернулся с кувшином вина и небольшой сумой, из которой он извлёк глиняную чашу и немного пищи.
— На, выпей! — Сторож налил вина в чашу и протянул её Бесики. — Что, руки болят? Дай-ка, лучше я сам тебя напою. — Он просунул руку под спину Бесики, осторожно приподнял его и поднёс к его губам чашу с вином, после чего предложил ему кусок хлеба с сыром.
Бесики отрицательно замотал головой.
— Не хочу. Лучше достань мне немного сена на подстилку.
— Сена? Это дело лёгкое. Сейчас принесу столько, что хватит и подстелить и покрыться. Эх, знал бы ты, что творится в городе из-за твоего ареста! Люди плачут, сокрушаются — нашего, говорят, певца бросили в темницу. Цеховые старшины решили обратиться к царю с прошением: дескать, этот человек дарил нам радость. Как бы ни было велико его преступление, мы хотим выкупить его кровь. Вот какие дела!
Сторож снова ушёл и вернулся с такой огромной охапкой сена, что едва пролез в дверь. Он расстелил сено на полу и помог улечься Бесики, который с трудом дополз на коленях до своего убогого ложа.
— Ах ты, несчастный, как они тебя отделали! И за что они тебя так? Ничего плохого ты не сделал, никого не убил, никого не ограбил… Должно быть, наябедничали на тебя злые люди.
Бесики снова пришли на ум зловещие слова Анны: «Приду посмотреть на тебя, когда будешь покойником». Он вспомнил ужасную боль, которую испытал во время пытки, посмотрел на свои истерзанные, беспомощно распростёртые руки, и страшная злоба поднялась в его груди. Он решил послать Анне записку.
— Слушай! — сказал он сторожу. — Как твоё имя?
— Георгий я, Наникашвили. Вспомнил теперь?
Ах, так это ты, Георгий! — Бесики сделал вид, что узнал сторожа, хотя на самом деле имя это ничего не говорило ему. — Так вот, Георгий, у меня есть просьба к тебе.
— Приказывай!
— Ты должен достать мне бумагу, перо и чернила.
— Бумагу? Где же мне её достать?
— Не сейчас, нет. Завтра сходи к книжнику Иасэ, что живёт около Сионского собора, и передай ему мою просьбу. Он даст тебе всё, что мне нужно, а ты принесёшь сюда. Понял? Мне необходимо написать письмо к одному человеку. Надеюсь, что эта проклятая боль пройдёт до завтра и я смогу двигать рукой.
— Хорошо. Это дело не трудное. Рассчитывай на меня. Больше тебе ничего не нужно?
— Ничего, мой Георгий. А теперь ступай отсюда, чтобы никто не застал тебя здесь.
С этими словами Бесики положил голову на сено и даже не заметил, как ушёл его сторож, унося с собой факел. Снова звякнул ключ в замке, и Бесики очутился в темноте.
Свеча давно догорела и погасла, но Анна не звала прислугу и не приказывала, чтобы ей принесли другую свечу. Она сидела в темноте и не отрываясь глядела на Метехский замок, который мрачно возвышался на скале. похожий на злого разбойника, завернувшегося по самые глаза в бурку. Она ждала конца пиршества, чтобы тотчас после разъезда гостей пойти к Ираклию. В галерее сторожила её служанка, которая должна была сообщить ей, когда гости встанут из-за стола и Ираклий пойдёт к себе.
Вечером несколько раз к ней заходила Анико со свежими новостями. Оказалось, что она встретила Левана и спросила его, за что арестован Бесики и сможет ли он, царевич, вызволить его из беды. Ответ Левана успокоил её. Царевич сказал, что обвинения против Бесики несерьёзны: нельзя же наказать человека за посвящение любовных стихов какой-то вдове. Анна по-своему истолковала это сообщение и окончательно решила пойти к государю, чтобы спасти Бесики во что бы то ни стало. У неё не было ни малейшего сомнения в том, что она и есть та самая вдова, которой Бесики посвятил свои стихи.
Уже рассветало, когда служанка прибежала сказать Анне, что гости расходятся и что государь ушёл к себе. Не медля ни минуты, Анна отправилась к брату. В галерее она столкнулась с Чабуа Орбелиани. Анна хотела сделать вид, что не узнала его, но он остановил её, пожелал ей доброго утра и завёл разговор.
— Хочу пойти к государю, пока он один, — сказал Чабуа. — Подумайте только — он, оказывается, разрешил католикосу сжечь всё, какие ни на есть, светские книги! Наши пастыри решили устроить аутодафе. Бесики брошен в тюрьму за то, что будто бы пишет греховные стихи и распространяет порок и разврат. На что это похоже? Где это слыхано, чтобы поэта ввергли в темницу за сочинение любовных стихов? Я буду просить государя об его освобождении.