— Ах, какое доброе дело вы бы сделали, ваше сиятельство! — сказала Анна с мольбой в голосе. — Государь непременно вас послушается.
— Правда, мы с Бесики были врагами, но это не значит, что я должен радоваться, что его осудят без вины. К тому же, я забочусь не об одном Бесики. Конечно, я глубоко почитаю Антония, но предавать огню «Витязя в тигровой шкуре» я ни ему, ни кому другому не позволю.
— Пойдём, Чабуа. Я тоже иду к государю.
Они застали Ираклия в кабинете. Государь, позёвывая, просматривал какие-то бумаги.
— Что тебя привело сюда в столь ранний час? — спросил Ираклий, бросив на сестру удивлённый взгляд. — И вы здесь, Чабуа! Я думал, что вы уже дома. Что вам угодно?
— Государь, повелите освободить Бесики! — сразу выпалил Чабуа. — Прошу вас, освободите его, если за ним нет особенной вины. Он рос вместе с вашим сыном! Это на редкость одарённый юноша. Не губите его напрасно.
— Твоё великодушие меня не удивляет, Чабуа, но я не ожидал от тебя обвинения в несправедливости!
— Простите, государь, — Чабуа не ожидал такого ответа и растерялся. — Боже меня упаси обвинять вас в несправедливости! Я хотел сказать, если он не совершил большого преступления…
— Любопытно знать, почему ты так усиленно защищаешь его? Ведь он как будто твой враг?
— Можно ли назвать враждой наши нелады, государь? К тому же, зная людей, я уверен, что многие будут считать меня причиной всех его несчастий. Поэтому я и осмеливаюсь обратиться к вам с просьбой об его освобождении.
Ираклий отрицательно покачал головой.
— Напрасно ты потревожил себя, Чабуа.
— Я позволю себе ещё раз повторить свою просьбу. Я встревожен, государь. Католикос приказал предать огню светские книги…
— Знаю, что ты хочешь сказать, — прервал его Ираклий, — знаю и соглашаюсь с тобой: это в самом деле невиданный, достойный порицания приказ. Я не слыхал, чтобы кто-нибудь в мире, кроме инквизиторов, сжигал светские книги на кострах. Но скажите, разве вправе я, с моей расшатанной и полуразорённой страной, восстанавливать против себя церковь из-за двух-трёх сотен печатных книг? Книжные склады католикоса завалены церковными книгами — их там накопилось, если не ошибаюсь, на две тысячи туманов. Никто не покупает этих книг, а «Витязя в тигровой шкуре» вырывают из рук друг у друга. Да и что удивляться спросу на Руставели, — ведь даже писания моего отца заучиваются наизусть! Как же мне быть? Для блага страны я вынужден позволить католикосу совершить столь постыдное дело. Но знай, Чабуа, что есть бессмертные книги. Можно жечь их на кострах, выбросить в реку, рвать на клочки — они всё равно неистребимы: их нельзя уничтожить. Как может католикос одолеть Руставели? Даже собрав всё напечатанные царём Вахтангом экземпляры этой книги и предав их сожжению, католикос ничего этим не добьётся. Он лишь опозорит самого себя. На Руставели покушались тысячи его врагов, но он всё же дошёл до нас через столетия. А ты, мой Чабуа, должен простить своему государю, если иногда, для блага государства, он закрывает глаза на злые деяния. Дайте мне восстановить страну — и я перенесу сюда из Греции весь Парнас вместе с Аполлоном.
— А Бесики, государь?
— Бесики я не могу освободить и прошу больше не заговаривать со мной об этом. Желаю покойной ночи, князь!
Чабуа почтительно склонился перед царём и вышел из комнаты. Ираклий проводил его взглядом и повернулся к Анне. Пылающий взор сестры смутил его.
— Ну и утомил меня этот пир! — проговорил Ираклий и зевнул, делая вид, что не замечает волнения Анны. — Однако ты рано поднялась! Или ты не ложилась всю ночь?
Анна придвинулась вплотную к царю, схватила его руку повыше локтя и судорожно сжала её.
— Скажи, за что ты лишил свободы Бесики?
— За оскорбление, нанесённое тебе. Он посвятил тебе любовные стихи.
— Мне? — отшатнулась от него Анна.
— Да, тебе. Католикос сказал: «какой-то вдове», но я понял, что ты и есть эта вдова. Как посмел этот молокосос нанести оскорбление женщине из рода Багратиони? Я завтра прикажу обезглавить его!
— О боже! — простонала Анна и закрыла руками лицо. — Ты не посмеешь, государь, не посмеешь! Знай же, что я люблю этого юношу!
— Что ты, Анна? — глухо проговорил потрясённый Ираклий. — Ты любишь юношу, который мог бы быть по годам твоим внуком! И ты смеешь заявлять мне об этом?