При упоминании ага Ибреима Давид подмигнул Бесики. Оба улыбнулись, а у моурава от удовольствия просияло лицо. Прибытие каждого каравана было для него праздником — с каждых десяти рублей пошлины пять копеек шло в его пользу. Всякий приезжий из чужеземных стран обязан был явиться к моураву и преподнести подарок. Так гласил устав.
— Вот уважил меня, клянусь богом, — обратился моурав к стражнику. — И царь Ираклий обрадуется приезду греков! Где они?
— Там, на площади, где и караван, Ага Ибреим просит вас спешно прислать сборщиков, чтобы успеть до сумерек сложить товары в караван-сарай.
— Беги немедленно, скажи ему, что иду, передай и мой сердечный привет. Слышишь, так и передай… а я скоро приду.
Стражник исчез. За ним стал спускаться по лестнице и моурав, но, задержавшись, обратился к Давиду:
— Ничего не поделаешь, Сололакскую стену заставлю построить вновь, только не надо говорить об этом царю Ираклию, а то он разгневается.
— Хорошо, пусть будет по-вашему, — ответил Давид.
Бесики продолжал задумчиво смотреть на город. По извилистым улицам и на площадях копошился народ. Доносился глухой шум.
— О чём ты задумался? — спросил Давид и, сложив подзорную трубу, перекинул прикреплённый к ней ремень через плечо. — Пойдём посмотрим на караван.
Бесики очнулся.
— Думал я о нашей стране, Давид. Она богата только развалинами! И как могло, после царицы Тамары, выпасть на нашу долю такое унижение? Взгляни на город: от его былого величия остались только одни храмы. Сколько городов на свете, основанных позднее Тбилиси, и всё же богатых и цветущих. Приходится удивляться, что после стольких иноземных нашествий и разорений он всё же сохранил свой облик. Как было бы хорошо, если бы город расширился до Дигомской долины, а заречная сторона обстроилась до Грма-Геле и улицы были бы прямыми, как стрела, такими, какие, по твоим рассказам, в Петербурге. Я мечтаю увидеть в Тбилиси дома в несколько этажей, вымощенные площади и стройно марширующее по широкой улице войско, столь грозное, что от одного его вида трепетали бы иностранные послы.
— О милый мой, нам с тобой не дожить до этого, — сказал Давид. — Петербург… о, что это за чудо-город! Какие там сады, фонтаны, статуи. А улицы! Они выстланы шестигранными деревянными плитками, дождь или жара, всё равно, улицы чистые. Не то, что у нас, где в дождь не переплывёшь грязь, в жару ни зги не видать в облаках пыли.
— Что и говорить, захирели мы, к несчастью нашему, и не знаю, что должно нас спасти, — ответил Бесики. — Царь добивается покровительства у России. Но, по-моему, нам лучше было бы в первую голову объединить наше разрозненное царство. Ради такого дела стоит пожертвовать всем, что имеет человек, даже жизнью!
Давид с улыбкой слушал рассуждения друга. Его радовали благородные чувства, высказанные Бесики, и он с умилением смотрел на молодого поэта.
Но малочисленна была молодёжь, сочувствовавшая идеям Бесики. Вельмож украшала родовитость, и этого было для них вполне достаточно. Эриставы и князья, боясь потерять свои владения и должности, искали поддержку то у султана, то у шаха. Они потворствовали набегам хунзахского властителя и разоряли родную страну, чтобы получить в дар какое-нибудь владение.
Усиление власти Теймураза, а затем и Ираклия, несколько ослабило произвол феодалов, но зато многие из них, устроившись при дворе Ираклия, предались полному безделью. Благополучие народа их не интересовало. Они стремились лишь к тому, чтобы получить новые земли и занять высокие посты.
— Мой дорогой Бесарион, — Давид, улыбаясь, потрепал по плечу Бесики, — нашу страну можно возродить только подвигами и упорным трудом. Царь Ираклий сильный и мудрый правитель, но и он силён лишь в борьбе с внешними врагами, с внутренними же — он нерешителен, льстеца считает преданным другом и не ведает, сколько зла таится в этих низких людях. Лицемерно угождая Ираклию, они в то же время воровством и мотовством разоряют и без того обедневшую страну. Сколько полезных начинаний затеял Ираклий по заветам своего, блаженной памяти, отца Теймураза: престол, монетный двор, пороховой завод, солеварня, типография. А ныне он выписал из Стамбула мастеров греков для выплавки аллавердской медной руды. Много хорошего замыслил и сам Ираклий, но как осуществить всё это, когда князья и вельможи чинят ему на каждом шагу препятствия? Сам знаешь, — один в поле не воин. А заговоры… Сперва смутьяны хотели возвести на престол царевича Паата, а теперь подговаривают царевича Александра захватить престол. Говорят, что Картли принадлежит Александру, а Ираклию достаточно одной Кахетии. Удалось с трудом объединить Карталинию и Кахетию, и вместо того, чтобы слить воедино Восточную и Западную Грузию, безголовые князья, из личной выгоды, готовы разодрать на клочья нашу родину. Русский император Пётр рубил головы стрельцам — предателям родины, смирил упрямых бояр. На верфях сам строгал мачты. Он построил Петербург. Когда не хватило металла, велел с колоколен снять колокола и отлить из них пушки; создал по новому образцу регулярное войско и нанёс «непобедимым» шведам жестокое поражение, после которого навсегда закатилось солнце Карла Двенадцатого.