Однажды на придворном балу Анна увидела молодою Бесики и тогда впервые почувствовала, как у неё забилось сердце. Бесики декламировал стихи под аккомпанемент тари и пел шуточные песенки. Придворные дамы увивались около молодого поэта, как бабочки вокруг горящего светильника.
Вернувшись в свои палаты, Анна приказала прислужнице Гульвардис зажечь у большого зеркала свечи и, перед тем, как ложиться спать, долго рассматривала себя.
— Состарилась я, Гульвардис? — с затаённым трепетом спросила она служанку.
— Да бог с вами, моя милостивая госпожа! Когда вас видят, то спрашивают, замужем вы или барышня? А иранский посол говорил, что женщины прекраснее принцессы Анны даже у великого шаха нет в гареме. Клянусь солнцем Ираклия, что так говорил.
При свечах Анна выглядела ещё моложе. Нежное тело сверкало белизной, на тонкой талии заметна была полоса от пояса.
— Наверно, и у бога в раю нет таких красивых ангелов, — продолжала Гульвардис. — Смотреть бы только на вас, ни есть, ни пить не захочется…
Анна улыбнулась. её охватила дрожь. Она распустила свои длинные косы и опять оглядела себя. Невольно мелькнула мысль, как загорелись бы у Бесики глаза, если бы он её сейчас увидел. От стыда у неё запылали щёки. Анна быстро отошла от зеркала. Но смутные желания продолжали её тревожить. Анна зажгла перед киотом лампаду, опустилась на колени и начала молиться, чтобы отогнать дурные мысли. Она крестилась, клала земные поклоны…
— Пресвятая богоматерь, царица небесная, прости нам милостиво наши грехи!
Всю неделю Анна говела. В Сионском соборе приняла святое причастие — и как будто обрела духовную силу. Постоянно находилась возле прикованного к постели мужа, ухаживала за ним, вытирала шёлковым платком его запавшие гноящиеся глаза. Но когда во дворце царицы Дареджан она опять встретила Бесики, сердце её так забилось, словно хотело выскочить из груди. Она поняла, что напрасны были все старания. её опять охватило то греховное желание, которое заставило рассматривать себя нагую в зеркале. Прислонившись к высокой балконной колонне, смотрела она на расстилавшийся перед ней Тбилиси. Отсюда видны были церковь Анчисхати, палаты царевича Георгия, ростомовские конюшни и четырёхэтажный дворец царя Ираклия. Сверкал купол Сионской церкви, и цветные стёкла гостиного двора отсвечивали радугой. В плавильной печи монетного двора, как сатана, кружилось красное пламя. Анна глядела на утопающий в сумерках город и думала:
«Годы уходят, а с ними красота и надежды на любовь… А так хочется любить. Что впереди? Старость и смерть. Загробная жизнь? Но кто знает, что она такое? А может быть, её и вовсе нет?»
В этот вечер Анна решила овладеть сердцем Бесики во что бы то ни стало. Но тут требовалась исключительная осторожность, так как царица Дареджан ненавидела всех родственников своего царственного супруга, и больно всех — Анну, к которой она приставила двух шпионок.
Анна знала всё это и вела себя очень осторожно. При встречах с Бесики она сдвигала брови и холодно глядела на него, хотя сердце у неё при этом сладко замирало.
Она терпеливо ждала благоприятного случая.
Как только Анна узнала о прибытии каравана ага Ибреима, она вместе с внучкой, в сопровождении придворных дам, отправилась на площадь.
Дамы шли попарно.
Старшая Анна — распустившаяся роза, младшая Анна — Анико — нежный, благоухающий бутон. На старшей Анне было три жемчужных ожерелья, на младшей — одно. Талию старшей Анны охватывал золотой пояс, украшенный рубинами и изумрудами. Внучку украшал серебряный пояс с изумрудами и аметистами. Белые покрывала придворных дам закреплялись на голове тонким золотым обручем, усыпанным самоцветами.
Анна остановилась у Анчисхатской церкви, перекрестилась и поцеловала икону, помещённую в нише. Младшая Анна — Анико и спутницы последовали её примеру. Потом все опять попарно продолжали путь к площади.
Старший приказчик ага Ибреима поспешил приветствовать сестру царя Ираклия. Опустившись на колени, поцеловал подол её платья и повёл её и придворных дам к тюкам, у которых хлопотали караванщики.