— Получается, бутылка крепче башки. Держи, а я полью как надо.
Потом они долго и безуспешно пытались хотя бы размазать следы на спусках, свои следы и Галинкины. А след от ее мопеда, с ним вообще ничего не поделаешь. Тогда решили, что сеструха и позвонит в район, мол, так и так, в овраге машина горит. Нормально. Все знают, что она этой дорогой ездит. И только когда все оговорили, Андрюха примочил бензином тряпку, обернул ею камень, поджег Санькиной зажигалкой и кинул. Рвануло сперва пламенем, потом черным грибом дым вздыбился над оврагом. А когда добежали до машины и усаживались, по новой рвануло, что тебе бомба: ихний бак взорвался.
В деревню — не сразу. Покрутились проселками, на областное шоссе выскочили, потом уже в другом месте снова ушли на деревню. Галинка пересела на мопед и поехала в Селюнино, где телефон ближе всего. Андрюха наперво растопил печь в бане, где и пожгли на всякий случай резинухи, хотя чего там, штамповка, у всех след одинаковый.
Только потом заперлись в бане и вывалили из пакета добычу. Андрюха рванул за грудки Саньку, чуть в рожу не дал. Больше половины бумажек в крови.
— Да отмоем! — орал Санька. — Сам отмою, просушу да утюжком еще. Как новенькие будут.
Андрюха брезговал прикасаться к замаранным, и Санька начал считать, ему кровь по фигу. Засохшая к тому же. Мелочовки не хватило до двадцати тысяч. Знать, двадцать и было. Почти все выбрали. Сотенных — всего девять штук. Двадцатки больше. И чего теперь с ними делать? Решили, пока ничего. Пусть полежат — жратвы не просят. А там решится, как поделить, Галинке сколько и как. Если в области поменять на рубли…
Другой день, как раз когда милиция по оврагу елозилась, Андрюха специально поехал будто бы посмотреть — уже в деревне все знали, — а в натуре на всякий случай след своей резины узаконить, кто их знает, вдруг менты окрест шариться надумают. А Санька весь этот день отмывал деньги, сушил и гладил, и лишь несколько штук пожег — будто пропитались кровью, как ни три — пятно.
Андрюха что увидел в овраге — аж замутило. Трупы выгорели, но человеческое — оно все равно остается, сколь ни жги, и от этого, что остается, никак глаза не отвести, просто самомучительство какое-то. Ментов понаехало три машины, да еще «скорая», да еще из деревень ближайших машин с полдесятка, над оврагом толпища — какие там следы. Менты орут, чтоб отошли, да кто ж такое зрелище упустит, когда трупы потащили наверх, в «скорую». А гаревая вонища кругом, хоть нос затыкай, — горелое железо вперемежку с паленой человечиной и резиной.
Нет, никакого милицейского шороха по деревне Шипулино не произошло. Никого никуда не вызывали. Даже Галинку, и ту не тронули. Знать, похерили дело. Оно и правильно, так и весь народ рассуждает: бандиты бандитов «мочат», и пусть себе на здоровье…
Андрюха, когда еще только начинал жить по-человечески, в подполе дома, в боковом венце, что почти в обхват, тайничок выскоблил на всякий случай — от городской шпаны, что на машинах моталась по деревням, высматривая, кого бы грабануть. И случалось, подчистую выскребали, если иной шустрый мужик кой-чего поднакопить успел, да не успел спрятать. Слава богу, в Шипулино не заглядывали. Может, слава не Богу, а тому же Сергею Иванычу, который не только в районе силу заимел к тому времени, но и в области с ним всякая бандитская шелупонь считалась.
В этот тайничок и упрятал Андрюха бандитскую валюту — сроду не найдешь. Брату не показал, незачем, да он и не напрашивался.
Только спустя несколько деньков вдруг запросился Санька в город, дескать, по свадебным делам больше невмоготу, а в городе, глядишь, какая-нибудь работенка по душе отыщется. На его просьбу Андрюха рассуждал так: пусть братан помотается, ничего путного в его годы уже не найти, разве сторожем… На такое не пойдет, гордость еще не потерял. Помотается и вернется. Глядишь, и отговорить удастся от «сочинских затей». Ну купит он там домишко, а жить на что? Даже если и все бандитские деньги возьмет — все равно мелочовка… Никуда не денется, пристроится к хозяйству. Ведь нужен, еще как нужен… Деньги Санька брал от брата смущаясь. Приговаривал: да хватит, хватит, ну куда мне столько…
Кой-какое подозреньице мелькнуло в Андрюхиных мозгах, да, знать, шибко быстро промелькнуло, потому что тут же и забылось, мозги в досаде, что опять один, хоть разорвись на части. Не поднять одному все, что валяется под ногами… Ждал приезда соседа, теперь только от него видел помощь.
А тот не появлялся. Уже и самая середина лета прошла, а — никого. Каждое утро, как на улицу выйти, первый взгляд сквозь калитку. Нет, замок как висел, так и висит. Палисадник зарос бурьяном, и по калитке уже крапива шарится вовсю.
С женой — вообще беда. В такую богомолицу превратилась, хоть с самой икону пиши. А разговоры? Батюшка то сказал, да батюшка этак сказал. Не до коровы по утрам — некогда, теперь на утренние службы убегает. А постится— иссохла вся. Для мужа готовит — губы сжаты, на роже гримаса, будто не мясо режет, а дерьмо из дерьма. Как баба — вообще ноль. И на Андрюхины гулянья по задам — тоже ноль.
Один! Совсем один. Дети — дочь с сыном — и носу не кажут. Второго внука в глаза не видел. Порой руки опускаются. На хрена все это, все, что делает? Вот только нравится… Нравится, и все тут! Худой трактор выменял на хороший считай подарму — радость. Кормов раздобыл по блату — радость. Картошку в конце июля копнул пару кустов — по десять, двенадцать картофелин на кусте. А в прежние времена, если шесть штук — и то добро. Теплица опять же…
Так решил для себя: делай, что нравится да что удается, и никаких вопросов себе не задавай, чтоб как жизнь: рождается человек не по собственной воле и живет, потому что жизнь дана. А как лучше прожить и все такое, то — другие вопросы. Жить или не жить, никто себя не спрашивает. Значит, делать или не делать, таких вопросов тоже не должно быть.
Только в середине августа объявился сосед Сергей Иваныч. Так случилось, что в ту сторону смотрел Андрюха и видел, как с дальнего бугра сполз к деревне знакомый «жигуль». И того дивней, что подкатил он прямо к Андрюхиной калитке.
Сергей Иваныч вышел и прямым ходом в калитку. Андрюха навстречу, успел распахнуть. Руки отжали.
— По делу я, — сразу сказал. — По твоему делу.
Присели в тень на скамью, что у веранды.
— Про своего брата, шалопая-перестарка, ты, как догадываюсь, не в курсе.
— Чего опять? — только ахнул Андрюха.
— Худо дело. В области он, в сизо сидит.
— Сизо?
— Следственный изолятор. Дебош в ресторане. Сопротивление милиции. Вилкой мента пырнул. Крепко пырнул, с опасностью для жизни. Червонец как минимум, потому что рецидивист-хулиган. Конец твоему братцу.
— Ну и черт с ним, недоделанным! — вскипел Андрюха. — Сколько можно! С детства дуростью мучился… Все чего-то особого хотел, паразит! Пусть теперь сам, как хочет!
— Оно, может, и так…
Сергей Иваныч на спинку скамьи откинулся, глянул на Андрюху со значением.
— Планида… Есть такое слово про судьбу человеческую… Только тут такое дело… Нынче мои руки и до области доходят, значит, и до меня кое-что доходит. Дошло: болтает твой братец про какую-то валюту чуть ли не в миллион, что, дескать, братан, то есть ты, если надо, всех купит, потому что нынче все покупную цену имеет…
— Это кому ж он, сучонок…
— Не следователю, конечно. В камере. По секрету! Бывалый вроде бы, не впервой… А болтает… А тут как раз недавно у вас поблизости история одна случилась. Разборочка некрупная… Совпадение? Только так…
Сергей Иваныч ладонь ребром выставил, голову набок, на Андрюху из-под бровей глянул строго.
— Я только один раз спрошу. И на ответ не напрашиваюсь. Без обиды! Слово! Так что — хошь говори, хошь не говори, между нами все как было, так и будет… Добрые соседи.
— Да скажу, конечно, — заспешил Андрюха, — понимаю, коль Санька трепаться начал, большой шорох может быть. А мне на фиг… Про миллион— туфта. Двадцать тысяч там было. Около того… Если кто по-мирному… могу отдать… хоть щас… Пропади они!