В одной из деревень района все он же, Черпаков, отыскал полуслепую бабулю, умевшую вязать дивные свитеры и чуть было не утратившую свой дар по причине отсутствия, а точнее, внезапно немыслимо подорожавшего исходного материала, то есть шерсти. Теперь эта бабуля в другой комнате первого этажа «держит», конечно же, платный курс вязания. Один вариант продукции «индпошива» Черпаков сумел навязать российской команде альпинистов как элемент формы со знаком фирмы: на спине свитера в виде вязальных спиц изображение островершинной горы, и не нарисовано, а именно вывязано. Стоимость одного комплекта покрыла затраты на борьбу с конкурентами. Специально нанятый дизайнер разрабатывает теперь форму для всяких чокнутых на северных прогулках…
Еще в одной комнате первого же этажа класс фортепьяно. Платный. Для детей районной элиты. Тут никаких талантов. Чистая коммерция.
Зато весь второй этаж — мастерская «дарования», куда после краткой лекции о продуктивном сочетании коммерции и добрых дел при правильном понимании ситуации мы, наконец, и поднялись по «тыловой» деревянной лестнице, поскольку центральная лестница была ликвидирована указаниями Черпакова, дабы обособить и воссоздать необходимые условия для творчества народного художника Максима Простакова. Сей псевдоним — личное изобретение олигарха. Изобретение — я тут же это признал — гениальное.
Если бы мне предложили определить на глаз профессию стриженного под «спецназ» русобрового, курнастого парня лет двадцати пяти, валявшегося на явно антикварном диванчике, самое последнее в перечислении мной известных профессий могло бы прозвучать: художник. А скорее всего и не прозвучало бы вовсе, как и некое другое, — например, солист балета или чемпион по тяжелой атлетике.
Он даже не шелохнулся при нашем появлении, вперил в своего благодетеля сперва вроде бы жалостливый взгляд, затем похмурнел, насколько возможно похмурнение такого типа физиономии, отроду, похоже, к хмуроте не расположенной и не приспособленной.
Зато в другом конце мастерской с кресла под антресолями бодро вскочил и двинулся нам навстречу мужичок лет пятидесяти, от шеи до ботинок весь в «джинсе» не по возрасту и не по комплекции, почти лысый, коротконогий, носасто-губастый, с не то прокуренным, не то пропитым лицом. Сие выразительное лицо крупными своими чертами за пятнадцать спешных шагов от кресла до, надо понимать, хозяина — Черпакова — исполнило целую гамму чувств. Как-то: радость, робость, озабоченность, деловитость, еще раз радость и снова озабоченность, с нею и предстало пред…
— Ну как он? — спросил Черпаков джинсового чудилу.
— Да худо, Сергей Иваныч! Совсем худо. Просто вые… ну, выкаблучивается парень, спасу нет. Водки требует. Бабу опять же… Говорит, это… Щас…
Из накладного карманчика куртки достал бумажку, развернул.
— Ну да… Я записал… Говорит, без бабы у него сублимация не получается.
— Чего?! — хохотнул Черпаков. — Откуда ж он такое слово сколупнул, модернист хренов?
— Известно откуда, — зло косясь на парня, отвечал мужик. — Прошлый раз-то, помните, фуфырки из Москвы приезжали. Вконец заслюнявили, от ихнего писку люстра звенела. Вот и накачали всякой х… короче, сам не понимает, чо лопочет. А с другой стороны, опять же, в его-то годы лично я ни дня без бабы. Если только для дела надо… Вам видней. Хотя для простого понятия баба никакому делу не помеха.
— Ладно, разберемся, — отвечал Черпаков, продолжая похохатывать, щурясь на молодого гения, каковой принципиально отвернулся ото всех и только скулами поигрывал. — Давай-ка, Андрюха, замастрячь чайку своего…
Взял меня за локоть.
— Вы уже сориентировались, ху из ху? Этот вот, капризный, на диване позднего русского барокко — мною открытый и мною же раскрученный исключительный самородок. А почему самородок? А потому, что в живописи он, по-ученому говоря, табула раса. Но цвет чувствует, будто с другой планеты. Ну это вы сейчас сами оцените. А Андрюха… Просто мой человек. С биографией, скажем так. В энном месте с ограниченным передвижением научился он особый чаек заваривать. Я вот, знаете, в Японии был. То, что они там церемонно отсасывают из чашечек… Не хочу плохого слова употреблять. У всякого народца своя придурь. Нас же, русских, опять же коснись, какой только дуроты ни отыщешь, если чужим глазом… А! Да и своим тоже… Может, дурней нашего и народу нету, вон чего уже сто лет как вытворяем. Ну пошли, пообщаемся с гением модернизма-примитивизма.
С нашим приближением парень неохотно скинул босые ноги с дивана, сидя, как попало заправил-позапихал зеленую атласную рубаху в черные шаровары, всей хмуротой погляда, однако же, утверждая, что задницу отрывать от дивана не намерен принципиально.
— Так что, Максимушка? Говоришь, сублимации тебе не хватает? А как насчет экстраполяции плюс электрификации всей страны? Тьфу, зараза! Язык аж спиралью загнулся. Кто такие слова придумывает, их надо с конфискацией, чтоб годик поторчали в метро с единой фразой: «Подайте жертве филологической дискриминации!». Жванецкий, если чудом в метро окажется, оценит и подаст.
Взял меня под руку, подмигнул:
— А еще сейчас одно модное слово появилось, вообще хрен выговоришь, только если по слогам: само-и-ден-ти-фикация! По-нормальному если, так нехитро ведь: осознай, кто ты есть сам по себе, сформулируй и зафиксируй. Главное-то что? Зафиксировать. Тогда слово как должно звучать? Опять же по слогам… Само-и-ден-ти-фиксация? Так? Нет? а «фикация» — это уже что-то про фикалии. Или фекалии? Один хрен. Смысл такой: обгадиться и убедиться, что дерьмо не чье-то, но исключительно собственное. Подозреваю, что кто слово это талдычит, именно к тому и призывает. А ну их! Ну-ка, ты! Гений хренов! Перед тобой люди стоят… Мигом стулья!
Похоже, что «мигом» парень отроду ничего не умел… Но встал на свои не меньше сорок пятого, с оттопыренными большими пальцами ножищи, прошлепал нам за спину, приволок тяжелые стулья с кручеными ножками и явно ручной работы резными спинками. На диван шлепнулся после того, как мы сели.
— А теперь расскажи… Вот писатель из Москвы… Интересуется, почему уже полгода известного народного художника Максима Простакова ни на каких тусовках не видно. И что это с ним приключилось? Аль холсты закончились, аль кисти колонковые подорожали, али талант исчерпался?
Парень глянул на хозяина вопросительно, потом на меня, снова на хозяина, но, видать, не понял, всерьез разговор или так, по хохме…
— Ну, это… Автоавария… Сотрясение мозга… Конкуренты…
— То-то! — строго ответствовал Черпаков. — Покушение на народного самородка. Это вам не то, что, положим, в запой ушел или в психушку попал. Покушение! Даже западные радиостанции сочувствие выказывают и ладошки потирают от нетерпения, когда ж, наконец, объявится по новой… И какие в творчестве перемены ожидать следует после того, как мозги на место встанут. А перемены-то будут непременно! Конъюнктура просчитана. Самое время, чтоб сквозь мазню куполки шатровые проглядываться начали. Дескать, о вечном мыслишки стали посещать, что означает помудрение по причине сотрясения… Куполки должны этак ненавязчиво, будто невзначай и наперекосяк, будто с особым осмыслением… Сейчас чайку попьем и смотреть будем, какие достижения по этой части. А ну дуй, помоги Андрюхе стол оборудовать!
Когда парень отшлепал в сторону кухни, что в правом крыле мастерской за перегородкой, Черпаков подмигнул мне лукаво: