— Такой метод может задержать нас здесь на весь день.
— Может, даже на неделю, — заметил Модьун.
Почти у каждого в зале суда вырвался вздох удивления. И судья, мгновенно позабыв о своей вежливости, резко ответил:
— Это невозможно!
Но после еще одной паузы он обратился к прокурору со словами:
— Продолжайте, сэр.
И тот вышел вперед. Он выглядел неуверенно. Однако он задал главные вопросы:
— Как вас зовут?
— Действительно ли вы обезьяна из Африки?
— Тот ли вы человек, которого обвиняемые нелегально провели на борт этого корабля?
— Знаете ли вы, в чем обвиняют подсудимых?
Именно при этом вопросе Модьун впервые попытался сопротивляться, беря на себя, или пытаясь сделать это, роль одновременно как свидетеля, так и адвоката.
18
— Я протестую против такой постановки вопроса. То, в чем обвиняют подсудимых, не является преступлением по законам, которые установили люди, прежде чем удалиться за барьер и оставить остальную Землю своим друзьям, людям-животным.
Так аргументировал свое мнение Модьун. Потом он продолжал:
— Если это и проступок, то лишь совсем незначительный, и наказание за него не может быть большим, чем заключение в каюте на два или три дня.
Тут его прервал судья, заявив, что обвиняемые виновны в преступлении, караемом смертной казнью по определению.
— Определению? — переспросил Модьун.
— Да, определению, — подтвердил судья.
— Покажите мне это определение, — сказал Модьун.
Служащий суда, человек-гиена в лоснящемся черном костюме и сорочке с высоким воротником, принес книгу, в которой в главе 31 на странице 295 в параграфе 4 строка 7 начиналась словами: «…следует считать уголовным преступлением, караемом длительным тюремным заключением, штрафом или смертью».
— Разрешите мне посмотреть, — попросил Модьун.
Служащий посмотрел на судью, и, когда тот кивнул, передал том Модьуну. Модьун перечитал сроки, посмотрел последний лист, прочитал то, что было там, и, бросив торжествующий взгляд на судью, сказал:
— Это не тот закон, что был установлен человеком, а неправильная и неприемлемая редакция меньшинства из людей-животных — людей-гиен.
Гиена-судья сказал:
— Я заявляю, что закон правильный и подходящий.
Его голос явно был уже не таким вежливым.
— По моему мнению, — возразил Модьун, — вы должны признать обвиняемых невиновными на том основании, что преступление не доказано.
— Я хочу задать вам один вопрос, — сказал судья. — Вы собираетесь давать показания или нет? Если нет, то, пожалуйста, освободите место свидетеля.
Он говорил с раздражением.
Едва ли это был подходящий момент, чтобы уйти, поэтому Модьун сказал:
— Я буду давать показания, но я оставляю за собой право снова поднять этот вопрос.
Судья повернулся к гиене-прокурору.
— Продолжайте допрос этого важного свидетеля, — сказал он.
— Каким образом вы оказались на борту этого корабля? — спросил прокурор.
— Я прошел по космодрому к одному из нескольких сотен входов и подошел к подъемнику. Он поднял меня примерно на сто этажей, и я вышел из кабины лифта в какой-то коридор. Я к тому времени уже не сомневался, что благополучно поднялся на борт корабля и не могу сказать, что ошибся, — закончил Модьун.
В зале суда воцарилась тишина, когда фактическое рассмотрение дела завершилось. Высокий тощий человек-гиена, который задавал вопросы, казался растерянным. Однако вскоре он взял себя в руки и сказал:
— Посмотрите на скамью подсудимых.
Модьун подчинился и, конечно, увидел своих четырех друзей.
— Вы узнаете этих людей? — спросил прокурор.
— Да, всех, — ответил Модьун.
Арестованные с шумом задвигались. Наррл осел в кресле, словно его ударили.
— Соблюдайте порядок в суде, — закричал судья пронзительным голосом.
Прокурор продолжал:
— Присутствовал ли кто-нибудь из этих людей, — он махнул в сторону арестованных, — когда вы шли по космодрому, входили в лифт и поднимались на борт корабля?
С того места, где он сидел, человек мог видеть, как напряглись люди-животные, сидевшие на местах для публики. Он чувствовал, как многие из них невольно затаили или замедлили дыхание, очевидно ожидая, что его ответ будет утвердительным. Модьун повернулся к судье.
— Ваша честь, я понимаю, что моему ответу на этот вопрос придается огромное значение. Как будто каждый автоматически предполагает, что утвердительный ответ повредит арестованным. Вы тоже так считаете?