Высокое худое существо наклонилось к нему:
— Ваша обязанность как свидетеля только правдиво отвечать на вопросы. Какие выводы я смогу сделать в своем окончательном приговоре, определит логика, которой руководствуется суд.
— И все же, — возразил Модьун, — вы — член малочисленной группы, которая захватила все важные государственные посты, включая то, что только люди-гиены имеют право проводить судебные разбирательства и быть присяжными в суде. Поэтому я подозреваю, что ваш приговор может быть не совсем беспристрастным. Если вы сможете убедить меня, что он будет беспристрастным, то я с огромной радостью отвечу на этот вопрос.
— Он будет беспристрастным, — сказал судья.
Модьун покачал головой.
— Боюсь, что мы не понимаем друг друга. Каждый может утверждать, что суд беспристрастный. Но как вы можете убедить меня, принимая во внимание то, что вы член узурпирующего меньшинства, что вы не осудите этих арестованных.
— Боюсь, что мне снова придется попросить вас либо давать показания, либо уйти, — холодно сказал судья.
— Да, я буду давать показания, — пообещал Модьун.
— Очень хорошо. Так каким будет ваш ответ?
— Арестованные были со мной, когда я поднимался на корабль.
— Аааааааааах! — выдохнула аудитория, отреагировавшая, как один человек, и это прозвучало, словно много существ одновременно вздохнули.
Судья постучал молотком, призывая к порядку. Когда наконец в зале суда снова воцарилось молчание, Модьун сказал адвокату:
— Я понимаю, что из моих слов можно предположить, что связь четырех арестованных со мной, — важная улика против них.
— А что еще можно предположить? — спросил судья, едва скрывая свое торжество.
Человек с жалостью смотрел на него.
— То, что я сопровождал их, не может служить обвинением против них. Допустим, что хотя они и были со мной, но не догадывались о моих намерениях. — Модьун махнул рукой. — И можно привести еще с десяток подобных предположений.
Судья кивнул прокурору.
— Продолжайте допрос этого свидетеля и особенно обратите внимание на те вопросы, которые он поднял. Он, кажется, наконец-то решил отвечать честно, поэтому добейтесь от него правды.
В этом был смысл, Модьун должен был признать это. Хотя он мог философски рассуждать о правде, все дело было в том, что он не собирался лгать о происшедших в действительности событиях. Поэтому прокурор вытягивал из него одно признание за другим. Наконец, выяснилось, что да, действительно, четверо обвиняемых знали заранее, что он собирается попасть на борт звездолета; да, действительно, один из них предложил это, и остальные согласились.
Когда Модьун закончил, судья бросил взгляд на защитника:
— Есть вопросы к вашему свидетелю, сэр?
— Нет, — последовал ответ. — Признаюсь, что не вижу смысла продолжать дальше это судебное разбирательство.
— Я согласен с вами, — произнес судья.
После чего повернулся к арестованным.
— Встать! — приказал он.
Четверо обвиняемых неуверенно поднялись.
Судья продолжал:
— Ваша вина установлена благодаря этому свидетелю… — начал было он, однако громким возгласом Модьун остановил его:
— Эй!
Судья не обратил на него внимания и твердым голосом продолжал:
— Поэтому я приказываю, чтобы всех вас четверых отвели в камеру…
— А как насчет присяжных? — резким голосом закричал Модьун. — Считается ведь, что это суд присяжных.
— … и держали там одну неделю, пока вы будете ждать ответа на апелляцию в верховный суд. Если верховный суд вас не помилует, то ровно через неделю, начиная с сегодняшнего дня, вас четверых расстреляет группа стрелков, использующих N-энергетическое оружие.
Судья махнул полицейским в форме, которые стояли рядом с арестованными.
— Увести осужденных, — приказал он.
Потом он снова повернулся к Модьуну и вежливым тоном добавил:
— Я хочу поблагодарить вас за ваши честные свидетельские показания, которые помогли установить, что эти четверо обвиняемых действительно виновны в предъявляемом им обвинении и нам не нужно проводить дальнейшую бюрократическую процедуру.
— Да-а-а, — с сомнением протянул Модьун.
19
«Я сделал все, что мог», — уверял себя Модьун. Ему ничего другого не оставалось теперь, кроме как позволить событиям идти своим чередом.
И все же весь остаток дня, когда проходило судебное разбирательство, его тело оставалось неприятно разгоряченным. Что, несомненно, было нездоровой реакцией его желез на то, с чем не мог согласиться его идеальный с философской точки зрения мозг. И в привязанности его тела к Руузбу и остальным самым нелепым было то, что он встретился с ними совершенно случайно.