Написав эти слова, он заметил, что они, фактически, полностью отрицают всю его предыдущую жизненную философию.
«Да, — подумал он, — если ты изменяешься внутри, то это действительно изменение».
И его ощущения свидетельствовали: любая раса делает все необходимое для выживания. Без негативных мыслей по поводу группового существования. В таких рамках недовольные личности могут ожидать, что рост и изменение, возможно, постепенно уничтожат неприятные черты, возникающие в результате эволюционного приспособления расы к окружающей среде. Но человек никогда не согласится на такие качественные ограничения.
Любая раса принимала жизнь.
Да, это совсем другое чувство. Да, да, да, да.
Еще через несколько секунд более длительных раздумий Модьун снова воспользовался ручкой и добавил к написанному:
«…чтобы жить и действительно давать жить другим».
Он подчеркнул главную мысль:
«Действительно».
А потом выпрямился во весь рост, сознавая, что при этом испытывает чувство, которое никогда прежде у него не было, какое-то ликование; то, что он сделал эту запись, не повлекло за собой никаких последствий.
— Какая дверь? — спросил Модьун, и его голос громко прозвучал в тишине приемной.
Последовала долгая пауза. Странное, напряженное, испуганное выражение возникло на гладком сером лице. «Получает инструкции», — подумал Модьун.
Медленно и неохотно Нунули поднял руку вверх и указал на дверь справа.
Модьун направлялся в комнату за дверью с ликованием одержавшего победу воина.
Рассказы
Корабль во мраке
«Одно дело, — понял д’Орман, проведя шесть месяцев на борту корабля, державшего путь из Солнечной системы далеко за пределы гигантского колеса спирали Млечного Пути, нашей Галактики, — решиться на что-нибудь на Земле, и совсем другое — в межгалактическом пространстве». И вот теперь настал момент погрузиться в пучину времени.
Чуть дрожащей рукой д’Орман установил таймер машины времени на 3-х миллионный год. И уже почти дотронувшись до нужной клавиши, он вдруг заколебался. Согласно теории Холлея, здесь, в этом мраке, где нет солнц, возможно ослабление действия жестких законов, которые управляли течением времени, благодаря чему можно было путешествовать сквозь основной поток. Прежде всего, утверждал Холлей, необходимо достигнуть максимально возможной скорости, при которой происходит предельное напряжение пространства. А потом — действовать.
«Ну же!» — вспотев, приказал себе д’Орман и с силой нажал на клавишу. Последовал скрежет деформирующихся под неимоверным давлением стальных обшивок и резкий толчок, от которого д’Ормана едва не вырвало. Но потом возобновился обычный полет.
Перед глазами д’Ормана пошли круги. Он принялся трясти головой, чтобы прояснить взор, сознавая, что в любой момент неприятные ощущения могут исчезнуть, затем вымученно улыбнулся, как человек после рискованных действий, завершившихся удачно.
Тут же зрение его прояснилось. д’Орман обеспокоенно нагнулся над приборной доской машины времени. А потом в панике отшатнулся: ее там не было.
Он огляделся вокруг, не веря своим глазам. А поскольку у него был небольшой звездолет, то особо приглядываться и не надо было: на его корабле, совсем небольшой капсуле с двигателем, койкой, баками для топлива и камбузом, все внутри было видно, как на ладони. Машину времени как языком слизало.
Значит, он потерпел неудачу, и тот скрежет деформированного, разрываемого металла, когда машина времени выскальзывала из основного потока времени… очевидно, машина умчалась в будущее, а звездолет остался в прошлом. Расстроенный, д’Орман вдруг краем глаза уловил какое-то шевеление. Он резко повернулся, и боль пронзила все его тело. В верхней части экрана он увидел темный корабль.
Одного взгляда д’Орману хватило, чтобы понять, что даже исчезновение машины времени еще не означает полного краха.
Звездолет был совсем рядом с ним. Сначала ему даже показалось, что именно из-за этой близости он и видит его. Но потом до его сознания дошел жуткий факт, что корабль не освещается никакими огнями. Д’Орман внимательно пригляделся к нему, и только тут он с восхищением отметил, что корабль, наверное, из трехмиллионного года.
Но потом восхищение сменилось сомнением, которое перешло в безотчетный страх. Странным, как вдруг понял д’Орман, было не только то, что он видит этот корабль, но и сам его внешний вид.
Должно быть, звездолет этот явился прямо из какого-то ночного кошмара. В длину по меньшей мере две мили и полмили в ширину, этот корабль годился только для плавания по такому океану, каким и являлось космическое пространство — он видел платформу, плывущую во мраке межзвездной пустоты.