Читать онлайн "Бесконечная империя. Россия в поисках себя" - Абалов Александр - RuLit

И в начале XVII века, и после 1917 г., и в 1991 г. Россия лишилась значительных территорий, потеряла важнейшие для себя провинции и (в первых двух случаях) потратила массу сил для имперской реконструкции. Всякий раз восстановление империи было далеко не очевидным. Распад ткани единого государства в 1917–1918 гг. был наиболее масштабным — тогда он затронул не только военным образом контролировавшиеся территории, но и поселенческую колонию: Сибирь на два года стала центром антибольшевистского сопротивления; появились Сибирская и Забайкальская республики[933], Приамурский земский край[934], а позже — просоветская Дальневосточная республика[935]. В 1991 г. перспектива «суверенизации» отдельных территорий в составе Российской Федерации также стояла достаточно остро[936] — и основной причиной ужаса, который это вызывало в Москве, было непонимание естественных границ «русской» территории, той метрополии, которая должна иметься у любой колониальной империи. Война с Чечней, «введение в правовое поле» Татарстана, неготовность признать языки народов России государственными в соответствующих республиках, искоренение федерализма — все это было порождено страхом не только элиты, но и «глубинного народа», «живущего в собственной глубине совсем другой жизнью»[937], снова остаться без «своей» страны.

Несмотря на то, что тема распада России в последние годы эксплуатируется исключительно активно (во-первых, официальная пропаганда рассматривает эту возможность как очередную катастрофу, которую необходимо избежать любой ценой[938]; во-вторых, в странах — жертвах российской имперской агрессии, и прежде всего на Украине, в ней видят шанс на исторический реванш и возвращение утраченных территорий[939]; в-третьих, на Западе ее часто анализируют в чисто академическом ключе[940]), сегодня ее реальные шансы выглядят очень сомнительными — причем не столько потому, что «все, что могло рухнуть, уже рухнуло, [а сама] Российская Федерация не рушится, потому что ее нет в качестве государства»[941], сколько потому, что изначально заложенная невозможность выхода субъекта из состава России делает «распад» России — в отличие от распада СССР — вряд ли возможным вне контекста невообразимых пока геополитических разломов и противостояний. Стоит также отметить, что если в СССР в 1989 г. на долю русских приходилось 50,8 % населения[942], то, по данным переписи 2010 г., их доля выросла до 77,1 %[943]; если в 1989 г. русские составляли этническое меньшинство в 14 союзных республиках из 15[944], то сегодня аналогичное положение характерно для 14 субъектов федерации из 85[945] (при этом пограничными являются только Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария, Северная Осетия, Ингушетия, Чечня, Дагестан, Крым и Тыва, на которые приходятся 6,6 % населения страны[946] и 2,3 % ее валового продукта[947]). Наконец, изменившаяся геополитическая обстановка сегодня пусть и не способствует реализации имперского проекта Москвы, но в то же время, скорее, сплачивает, чем деструктурирует отечественное политическое пространство: люди в Сибири и на Дальнем Востоке прекрасно понимают, что независимая Дальневосточная республика не сможет быть устойчивым государственным образованием вблизи китайской границы. Между тем никакие рациональные обоснования не действуют на тех, кто боится «распада» страны, — и это, отметим еще раз, отражает как ее имперскую сущность (сокращение территории рассматривается как удар по главному критерию состоятельности государства), так и внутреннее ощущение колониальной природы ряда составляющих ее территорий (напомним: мировой истории неизвестен ни один случай распада относительно моноэтничной страны вне контекста вооруженного конфликта с внешними акторами). Фобия распада — не только «любимая сказка»[948], которую рассказывают себе на ночь российские элиты, — она порождена страхом дальнейшей деколонизации в империи, не обладающей четко очерченной метрополией, и сама по себе говорит об имперском настоящем России больше, чем все объективные характеристики страны.