Бесконечная империя. Россия в поисках себя

Византийская рецепция, если описывать ее в самых общих чертах, была в значительной части идеологической, а также политической в той мере, в какой религия определяла характер доминирующих государственных институтов. Обусловленные ею на Руси изменения определялись в основном тремя моментами.

Во-первых, вместе с христианством Русь «импортировала» из Византии особый способ взаимодействия церкви и светской власти. Если в западной части Римской империи по мере ее ослабления и после ее распада епископы приобретали значительный вес, нередко противопоставляя себя светским правителям, превратив церковь к IX веку в параллельный источник власти[123], то в восточной части, где империя сохранилась и даже окрепла в VI–VII веках, сформировались все предпосылки для подчинения духовной власти светской[124]. Последнее не случилось мгновенно, но после подавления иконоборчества сложилась та обоснованная еще Юстинианом симфония двух властей[125], которая не могла не нравиться любым правителям, мечтавшим о прочной легитимации собственной власти. Следует заметить, что на киевской почве эта идея получила развитие, и всего через полвека после принесения христианства на Русь явилось знаменитое «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона[126], в котором излагалось учение о «прирожденном государе», на долгие столетия оказавшееся фундаментом московского и российского абсолютизма. Так как новая религия пришла на Русь не в результате завоевания или миссионерства, а была установлена правителем, то вся церковная экономика также изначально стала заботой властей — и финансовая зависимость церкви от князя не располагала к самостоятельности (тренд усилился по мере сдвига центра русского государства от Киева к Владимиру и Москве). Принятие христианства дало безусловный толчок упрочению абсолютистской власти князей и в этом отношении укреплению государства.

Во-вторых, непереоценимое значение имел тот факт, что новая религия была «религией Книги»: с принятием христианства Русь признала необходимость грамотности. Вопрос, существовала ли у славянских племен письменность в дохристианскую эпоху, давно обсуждается как в связи с попыткой найти связь между руническими письменами германцев и викингов и русской грамотой[127], так и в контексте языка первых письменных соглашений между русскими князьями и Византией[128], однако не приходится сомневаться, что христианское влияние революционизировало русскую культуру. Даже если не зацикливаться на традиционной концепции, по которой на возникновение русской письменности оказала критическое влияние деятельность византийских монахов Кирилла и Мефодия, которые еще в IX веке разработали славянский алфавит на основе греческой азбуки[129], следует заметить, что именно христианские тексты стали первыми образцами письменной культуры Древней Руси, — здесь стоит вспомнить и об Остромировом Евангелии 1056 г., и об Изборнике Святослава 1073 г., и об Архангельском Евангелии 1092 г., и о других памятниках того времени[130]. Если первые берестяные грамоты в Новгороде датируются первой половиной XI века[131], то в начале XII столетия их число возрастает многократно; возникают населенные «книжниками» монастыри — (только в Киеве их было как минимум четыре к концу XI века); к 990-м — началу 1000-х гг. относится появление первых русских летописей — Аскольдовой и «Повести временных лет»[132], к XI столетию — сводов законов (таких, как «Русская Правда») а к XII веку — классических памятников домонгольской литературы: «Слова о полку Игореве», «Сказания о Борисе и Глебе» и ряда других[133]. Приобщение к византийским практикам совершило радикальный переворот и в материальной культуре Руси; в городах появились первые каменные здания — церкви и детинцы, возникли начала русского зодчества; в Киев, Новгород и даже в Суздаль и Владимир потянулись греческие иконописцы, создававшие школы подмастерьев и последователей[134]. Учитывая, что в период наивысшего расцвета Киева Византийская империя оставалась достаточно мощным европейским государством, духовно опиравшаяся на нее Древняя Русь быстро становилась страной европейской культуры.

123

См.: Ullman, Walter. A Short History of the Papacy in the Middle Ages, London & New York: Routledge, 2003, pp. 16, 60–63; Noble, Thomas. ‘The Christian Church as an Institution’ in: Noble, Thomas and Smith, Julia (eds.) The Cambridge History of Christianity, vol. 3: The Early Medieval Christianities, c. 600–1100, Cambridge: Cambridge University Press, 2008, pp. 811–834.

124

Подробнее см.: Allen, Pauline. ‘The Definition and Enforcement of Orthodoxy’ in: Cameron, Averil et al. (eds.) The Cambridge Ancient History, vol. XIV: Late Antiquity: Empire and Successors, A. D. 425–600, Cambridge: Cambridge University Press, 2007, pp. 811–834.

125

Концепция изложена в Шестой новелле Юстиниана, обращенной к патриарху Епифанию, и утверждает единство источника духовной и светской власти («Величайшие дары, ниспосланные людям высшей благодатью, — это священство и суверенитет, первое из которых посвящено вещам божественным, а второй управляет делами человеческими и заботится о [людях]. Оба проистекают из одного начала и являются украшениями человеческой жизни. Поэтому ничему не должны императоры уделять такое же внимание, как достоинству священников, ибо они всегда молят Бога и от имени императоров. Если одни совершенно безупречны в своей вере в Бога, а другие верно и умело украшают данные им скрижали, создастся великая гармония, дающее человечеству все, чего оно только может возжелать»), в деталях прописывая далее механизм контроля светской власти над духовной (см.: текст новеллы на сайте Вайомингского университета: http://www.uwyo.edu/lawlib/blume-justinian/ajc-edition-2/novels/1-40/novel%206_replacement.pdf, сайт посещен 20 января 2020 г.) Подробнее см.: Павлов А. Курс церковного права. — СПб.: Лань, 2002. С. 47.

126

Cм.: «Слово о законе и благодати Митрополита Киевского Илариона» в: Библиотека литературы Древней Руси / под ред. Д. Лихачёва и др. Т. 1. С. 26–61; подробный анализ текста см.: Молдован А. «Слово о законе и благодати» Илариона. — Киев: Наукова думка, 1984.

127

См.: Лавров П. Материалы по истории возникновения древнейшей славянской письменности. — Л.: Издательство Академии наук СССР, 1930. С. 3–39.

128

См., напр.: Громов Д. и Бычков А. Славянская руническая письменность: факты и домыслы. — М.: София, 2005. С. 65–71.

129

О деятельности Кирилла и Мефодия см.: Бернштейн С. Константин-философ и Мефодий. Начальные главы из истории славянской письменности. — М.: Издательство МГУ, 1984. С. 37–127; Дворник Ф. Славяне и Византия в IX веке. — М.: Издательство иностранной литературы, 1949. С. 46–62.

130

См.: Лощиц Ю. Кирилл и Мефодий. — М.: Молодая гвардия, 2013. С. 313.

131

См.: Черепнин Л. Новгородские берестяные грамоты как исторический источник. — М.: Наука, 1969; Жуковская Л. Новгородские берестяные грамоты. — М.: Государственное учебно-педагогическое издательство, 1959. С. 25–29.

132

См.: Тихомиров М. «Начало русской историографии» в: Тихомиров М. Русское летописание. — М.: Наука, 1979. С. 46–66 и Толочко П. Русские летописи и летописцы X–XIII веков. — СПб.: Алетейя, 2003. С. 12–18.

133

См.: Дёмин А. О древнерусском литературном творчестве: опыт типологии с XI до XVIII вв. от Илариона до Ломоносова. — М.: Языки славянской культуры, 2013. С. 15–114.

134

См., напр.: Лебедева Ю. Древнерусское искусство X–XVII веков. — М.: Государственное учебно-педагогическое издательство, 1962. С. 29–32 и 51–55; Kondakov, Nikodim. Icons, New York: Parkstone Press, 2008, pp. 53–64.