Несколько дней Йор молча, на ощупь учил его отслаивать тонкие картины не то деревянными, не то роговыми лопаточками, которые они не забирали с собой наверх. Бастиан все лучше ориентировался внизу в полной темноте и уже узнавал знакомые ходы и пещеры. Наконец однажды Йор послал его работать в одиночку в узкий тесный ход среди многослойных спрессованных залежей. Он лег там, свернувшись калачиком, как нерожденный ребенок, и терпеливо отслаивал друг от друга чьи-то забытые сны. Ничего не видя в вечной тьме подземелья, он выбирал картины наугад, рассчитывая только на подсказку случая или на подарок судьбы. Вечер за вечером он извлекал наверх только чужие сны. Но Бастиан не роптал. Он стал равнодушен к себе, тих и терпелив. И хотя силы его были неисчерпаемы, часто он возвращался в изнеможении.
Трудно сказать, сколько это длилось. Такую работу не измеряют днями и месяцами. Но однажды наступил вечер, когда при виде одной картины Бастиан даже отпрянул и едва сдержал восклицание, которое могло бы разрушить хрупкое стекло. На картине размером в книжную страницу был ясно и отчетливо виден мужчина в белом халате, он держал в руке гипсовую челюсть. Наклон его головы и печальное выражение лица тронули Бастиана до самого сердца. Но больше всего ему было больно оттого, что этот человек был изображен вмерзшим в глыбу прозрачного льда. Когда Бастиан разглядывал эту картину, в нем нарастала тоска по этому человеку, которого он не знал.
Чувство возникло в какой-то далекой дали и разрасталось в нем все больше — так речка, впадающая в океан, незаметно берет начало ручейком и лишь много позже разливается в могучий поток. Бастиан чуть не утонул в этом потоке тоски. Сердце его болело, тоска уже не помещалась в нем. И в этом потоке утонуло и исчезло последнее, что он знал о себе: его собственное имя.
Когда он вернулся в хижину к Йору, он ничего не сказал. Горняк тоже молчал, но долгим взглядом поглядел — снова сквозь него, снова вдаль, — и впервые улыбка чуть тронула его лицо.
В эту ночь мальчик, у которого больше не было имени, не мог уснуть, несмотря на усталость. Все время он видел перед собой ту картину. Ему хотелось обнять глыбу льда, в которую вмерз тот незнакомый человек, — чтобы растопить лед своим теплом. Потом ему почудилось, что он даже слышит его голос:
— Помоги мне! Не оставь меня в беде! Одному мне не выбраться из этого льда. Помоги мне! Ты один можешь меня освободить — только ты!
На следующее утро мальчик без имени сказал Йору:
— Сегодня я больше не спущусь с тобой в рудник Минроуд.
— Ты уходишь?
— Пойду искать источник Живой Воды.
— Ты нашел картину, которая поведет тебя?
Мальчик кивнул.
— Покажи.
Они вышли наружу, подошли к картине, мальчик смотрел на нее, а Йор направил свой слепой взгляд не на картину, а на мальчика — и сквозь него вдаль. Он долго прислушивался, потом кивнул.
— Возьми ее, — прошептал он. — И не потеряй. Если ты ее потеряешь или разобьешь, для тебя все кончено. Ты понимаешь, что это значит.
Мальчик, у которого больше не было имени, тихо сказал:
— Спасибо, Йор, за все, чему ты научил меня.
Они пожали друг другу руки.
— Ты был хорошим подручным, — прошептал Йор, — и работал старательно.
С этими словами он отвернулся и пошел к руднику.
Мальчик без имени поднял картину и зашагал в снежную даль.
Он шел уже много часов. Хижина Йора давно скрылась из виду, а вокруг не было ничего, кроме снежной равнины. Мальчик чувствовал, что картина, которую он бережно держит в руках, таинственным образом выведет его из этой холодной пустыни.
Вдруг откуда-то сверху донесся шум. Это был далекий гам и грай большой стаи. Подняв голову, мальчик увидел темное облако, похожее на стаю птиц. Только когда этот рой приблизился, он понял, кто это. Мороз прошел по его коже.
То были озорники, клоуны-мотыльки!
«Силы небесные! — взмолился мальчик без имени. — Хоть бы они не заметили меня. Их крики разрушат картину!»
Но они его заметили. С непомерным ликованием они обрушились на него и как горох рассыпались вокруг по снегу.
— Ура! — орали они, кривя свои рты. — Наконец-то мы снова нашли нашего благодетеля!
Они кувыркались в снегу и кидались снежками, играли в чехарду и делали стойку на голове.
— Тихо! Пожалуйста, тихо! — отчаянно шептал мальчик без имени.